Потеряв идеалы и утратив совесть, человек из существа социального превращается в растение – но и только. Гораздо драматичнее дело обстоит со сторонниками подобных взглядов, облечёнными властью (а их, увы, немало, ибо пропаганда не выбирает себе жертв точечно, а обречена бить по площадям). Поняв, что мир полон греха и правды искать негде, те, в отличие от обывателей, не только не опускают свои руки, держащие пистолеты, резиновые дубинки, мэрские и губернаторские скипетры, но зачастую энергично поднимают их для приумножения этого самого греха, притом со вполне очевидными для себя материальными выгодами.

Глядя на Николая, я напряжённо размышлял над тем, какую роль в этой игре он выбрал для себя: решил ли остаться светочем во всемирной мгле – то есть принять должность невыгодную во всех отношениях и сопряжённую с многочисленными трудностями, или же собирается устремиться по торной дорожке к материальному преуспеянию и успешной карьере? Судя по его пафосному тону, от положения защитника униженных и оскорблённых он ещё не отказался. Но пафос – родной брат фанатизма, а фанатизм тяготит, утомляет, от него быстро устают. Очевидно, что рано или поздно в душе моего друга, заражённой пропагандой, начнётся известная психологическая борьба. И не произойдёт ли так, – думал я, – что именно её исход определит судьбу нашего расследования?..

Сейчас, спустя год после окончания терпиловских событий, я вспоминаю это случайное предположение, удивляясь его точности, и невольно задумываюсь над тем как часто судьба даёт нам в руки ключи к самым сложным своим загадкам, и как редко, как небрежно, мы прислушиваемся к её настойчивому голосу…

 Мы молчали с минуту. Видя моё нежелание продолжать спор, Николай успокоился, махом опрокинул стопку, поднесённую официанткой, и, звонко щёлкнув зажигалкой, закурил.

– Ну ладно, зачем позвал? – умиротворяюще поинтересовался я, заметив, что под действием алкоголя строгие линии на лбу моего приятеля начали разглаживаться.

– Да по поводу работы хотел расспросить. Как у тебя первый день прошёл? – хриплым после водки голосом выговорил Николай.

– В редакции пока ничего нет. С людьми вот только познакомился.

– Ну и как?

– Да что сказать… – пожал я плечами. – Первое впечатление – штука, как ты понимаешь, обманчивая, особенно если оно о тех, кому есть, что скрывать. Но если по порядку идти, то главный редактор человек, кажется, опытный, умный. Такому палец в рот не клади.

– Это да, – усмехнулся Коля. – В девяностые он подсуетился, «Терпиловку» приватизировал на своё имя, и теперь половину здания редакции сдаёт в аренду. Говорят, бабки лопатой гребёт. Ещё и на рынке местном что‑то мутит, две точки у него удобрениями и саженцами торгуют.

– А, может, рано ты его тогда из подозреваемых исключил? – поинтересовался я.

– Почему?

– Ну как же – и он бизнесмен, и обе жертвы убийц занимались бизнесом. Вдруг какие‑то интересы у них пересеклись…

– Да нет, – с усмешкой отмахнулся Коля, – какие там интересы… Масштабы разные. У Стопорова обороты в тысячах, ну от силы в десятках тысяч долларов, а Обухов и Пахомов миллионами ворочали. И потом Стопоров хоть и жучила, но место своё знает и не полезет в подобную авантюру. К тому же, повторюсь, алиби у него железное: во время убийства Обухова он в Турции был, с женой, а когда на Пахомова напали – в больнице лежал, радикулит лечил. Но на всякий случай ты и с ним, конечно, поосторожнее. Придерживайся нашей версии. Ну а журналисты как тебе?

– Ну как… Старший в отделе – Милинкевич. Он обычно и редакцией управляет, когда Стопорова нет, и подготовкой номеров заведует. Человек спокойный, семейный, и, вроде, всем довольный. Такому, мне кажется, рыпаться нечего. Что до Францева – второго корреспондента, то он, на мой взгляд, безобидный циник. Вообще больше всего меня заинтересовал младший из них – Саша Васильев.