Дни сменялись ночами, наполняясь теплом маминых рук, голосами взрослых, лёгкими покачиваниями колыбели.

Но порой что-то тревожило.

В снах появлялось море, расстилавшееся перед ней синим простором. На горизонте вставал город с высокими холмами и яркими домами.

Её маленькое тело вздрагивало, пальцы сжимались, как будто пытались удержать что-то ускользающее.

Иногда она плакала во сне, но не от голода или холода.

От чего-то другого.

Родители беспокоились.

– "Она так часто скулит ночью, как будто видит кошмары…"

– "Дети бывают тревожными. Она вырастет – забудет."

Но Мария не забывала.

Ей было три года, когда она впервые заговорила не на том языке.

Было обычное утро. Мама мыла пол на кухне, папа собирался на работу.

Мария сидела на полу, возясь с деревянными кубиками. В голове звучала музыка – не из комнаты, а откуда-то изнутри.

Ритм.

Тепло.

Знакомое чувство, как будто кто-то ждал её.

Она уставилась в пространство, не понимая, почему сердце вдруг затрепетало от радости и тоски одновременно.

А потом губы сами сложили звуки, которые не должны были существовать в её детской речи.

– "Música…"

Мать замерла.

– "Что ты сказала?"

Мария моргнула.

– "Música… dança…"

Голос её был тихим, растерянным, словно слова всплыли сами по себе.

Но мать испугалась.

Она схватила дочь за плечи, заглянула ей в лицо:

– "Где ты это слышала?!"

Мария смотрела на неё непонимающе.

Она и сама не знала.

Но в этот момент где-то глубоко внутри Маркус шевельнулся.

После того случая мать не раз спрашивала, кто научил её странным словам.

Но Мария не знала ответа.

Она просто чувствовала, что это часть её самой.

Чем старше она становилась, тем чаще приходили сны.

Они были яркими. Чрезмерно насыщенными, полными запахов, звуков, голосов, которые она не знала, но знала.

Голоса смеялись, звали её, и один из них всегда звучал ближе других.

– "Ты уверен, Маркус?"

– "Mais do que nunca."

И каждый раз, когда этот голос появлялся, её маленькое тело вздрагивало от необъяснимой боли и радости одновременно.

Она никому не рассказывала.

Она уже понимала, что что-то в ней не так.

К пяти годам Мария поняла правду.

Она не была Марией.

Точнее, она была Марией.

Но была ещё кем-то.

Иногда, когда она смотрела на своё отражение, её не покидало странное ощущение несоответствия.

Как будто душа внутри тела была не та, что должна быть.

Один раз, когда мама завязала ей белый бант, Мария вдруг сказала:

– "Мне не идёт. Я мальчик."

Мать рассмеялась:

– "Что ты говоришь, глупышка? Конечно, ты девочка."

Но Мария знала.

И это пугало её до дрожи.

Страх быть другой.

В детстве дети живут эмоциями. Они не анализируют, но чувствуют.

Мария не могла объяснить, почему иногда хотела сказать "я" о ком-то другом.

Почему имена и лица, которых она никогда не знала, казались ей родными.

Почему всегда, когда на улице кто-то играл на гитаре, у неё начинало щемить сердце.

Она не могла разобраться в себе.

Но чувствовала.

И однажды приняла решение:

Никто никогда не должен узнать.

Что бы это ни было, это должно исчезнуть.

Она будет нормальной.

Она будет такой, какой от неё ждут.

Только бы эти мысли не вернулись снова.

Мария перестала говорить о странных снах.

Она не произносила больше ни слова по-португальски.

Она училась жить так, как должна была жить обычная советская девочка.

Но забыть полностью не получилось.

Потому что Маркус всё ещё был внутри неё.

И ждал.

Советский Союз, 1970-е.

Снаружи всё было обычным.

Типичный город, таких тысячи по всей стране. Узкие серые улочки, старые пятиэтажки, одинаковые, как спички в коробке. Во дворах – качели, облезшие от ржавчины, гаражи, где вечерами пьяные мужики спорили о футболе, и тёплый запах хлеба из ближайшего гастронома.