Шумер умолк, перевел дыхание. Глаза его так и остались закрыты. Ну, вот, подумалось ему, понесло.

Несколько секунд во всем вагоне было тихо. Ни рева детей, ни разговоров, ни постукиваний и поскрипываний полок и сочленений, непременных во время поездки. Ничего, словно голос пассажира, прижавшегося к перегородке и имеющего шесть рублей в кармане пальто, неожиданно подчинил и людей, и вещи своей власти.

Впрочем, стоило за одно, за два купе звякнуть ложечке в стакане, и звуки, освобожденные, посыпались отовсюду, нагоняя друг друга, нахлестывая – и заговорили все разом, и музыка заиграла, и какого-то ребенка тут же одернули на гортанном, незнакомом языке.

Сосед с «дипломатом» хмыкнул.

– Как вы интересно поворачиваете. А как же сейчас без денег?

– Пока никак, – вздохнул Шумер. – Но они портят людей, это совершенно точно.

– Извините, – сказала жена старшего лейтенанта, тиская тючок, – но быть таким примером безденежья, как вы, совсем не хочется. У нас тоже есть опыт, и когда в квартире из еды только… – ее голос пресекся, – …только манка, полкило…

– Ладно, Насть, – скривился старлей. – Чего ты, выжили же.

– Все равно, никому не пожелаю.

– А че вы так все бедно живете? – неожиданно спросил Дима. – Мозгов нет? Сейчас деньги из воздуха делать можно.

Старший лейтенант пожевал губами.

– За словами следи, парень, – сказал он.

– Ну а серьезно, – придвинулся к столику Дима, – вот у меня почти «кусок» в кошельке…

– Твой? – хмыкнул военный.

– Вообще-то это отец дал, – сказал Дима, – но он дал бы мне и в десять раз больше, потому что умеет зарабатывать.

– Позвольте, а где он работает? – спросил сосед с «дипломатом».

– В мэрии, в Телегине, – ответил Дима.

– Ха! Это не работает, – раздалось с верхней полки, – это, получается, ворует.

– Много вы знаете! – покраснел Дима.

– А ты, типа, не в курсе? – со смешком сказал невидимый «полочник».

Через мгновение он свесился, сквозь спутанные волосы посмотрел на мажора.

– Ну, может быть, – признал Дима. – Я его дел не знаю!

– А то!

«Полочник» утянулся наверх.

– Говорят, в Пустове то же самое, – сказала Настя.

– Я думаю, что похлеще, – сказал мужчина с «дипломатом». – И город побольше того же Телегина, и в советские времена точно побогаче был. Тут и агрохимия, и камвольный комбинат, я сейчас туда с аудитом еду, и ремонтный завод, и несколько НИИ, помню, были еще, с опытными цехами и производствами. Четыреста тысяч населения. А у Телегина, кажется, всего сто пятьдесят.

– Там плохо, – сказал Шумер.

– И вы туда едете? – спросил старший лейтенант. – Вы же туда едете?

Шумер улыбнулся и кивнул.

– И зачем?

Шумер пожал плечами.

Он и сам себе, пожалуй, не мог ответить на этот вопрос. Что это – возвращение блудного сына в родные места? Тяга преступника к месту преступления? Ностальгия по памятным детским и школьным годам?

Судьба?

– Потому что там плохо, – повторил Шумер.

– Парадокс, – сосед стукнул кончиками пальцев по «дипломату». – За вами, пожалуй, записывать надо.

– Некоторые пытались, – сказал Шумер.

На верхней полке хохотнули.

– Помню, помню, – свесился парень, – у Булгакова, где Пилат допрашивает. Там тоже, как это… «Ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет…»

– Вы прямо по тексту, – сказал Шумер.

– Ну дак!

Парень пропал, но его физиономия, перевернутая, в обрамлении волос, тут же возникла снова. Из-за неправильного положения – глаза внизу, рот вверху – о выражении недоумения еще следовало догадаться.

– О! Извините, но минут десять назад вы выглядели гораздо хуже.

– Возможно, – сказал Шумер.

Сосед с «дипломатом» с живостью повернулся.

– Нет, действительно! – он отклонился в сторону и слегка прищурился, чтобы рассмотреть левую сторону Шумерова лица. – У вас, прошу прощения, бровь разбита была. А сейчас… сейчас только некая желтизна, и все.