Старлей хмыкнул над миской.

Шумер наблюдал, как он ест, жадно заглатывая желтоватые ленты лапши, как ходят его щеки и блестят синтетическим жиром губы.

– А хотите крекеры? – спросила Людочка. – У нас крекеры есть.

– В бойлере вода кончилась, – сказал Шумер.

– Ой, у нас есть! – вслед за коробкой крекеров из пакета под ногами Людочка достала бутылку простой воды. – Угощайтесь.

Старлей кивнул.

– Спасибо, – сказала его жена и чуть повернула голову к Шумеру. – У вас кровь, вы знаете?

Шумер кивнул.

– Вот, – она достала из тючка блестящий квадратик, – это влажная салфетка. Она и для рук, и для лица.

– Спасибо.

Шумер надорвал пакетик и вытянул белую, похожую на промокашку тряпочку. Сложил вдвое, провел над глазами, по губам, по подбородку, собирая красные пятна. По ощущениям казалось, будто чей-то язык облизал кожу.

Собачий? Человечий?

– Так лучше?

– Да, – улыбнулась женщина.

Улыбка на мгновение преобразила ее лицо, сделав светлее и моложе. Шумер подумал, что она удивительно хороша.

– Девять двадцать семь, – сказал он.

Салфетку некуда было деть, и Шумер просто скомкал ее в кулаке. Вставать и идти выбрасывать не хотелось.

– Что?

– Девять двадцать семь.

– Не понимаю, – женщина оглянулась на мужа.

Тот подбирал пластиковой вилкой остатки лапши.

– Наш сосед – загадочная личность, – пришел на выручку мужчина с «дипломатом». – Мне сказал, когда у меня пройдет голова, и, представьте, не ошибся.

– Но что значит «девять двадцать семь»?

– Видимо, время.

– Время чего?

Сосед посмотрел на Шумера, который молчал.

– Скорее всего, это время какого-то события.

– Но какого? Хорошего или плохого? – заволновалась женщина.

– Настя! – одернул жену старший лейтенант. – Что ты, честное слово! Сказал человек и сказал. Хрущев вон коммунизм обещал. Сбылось?

Он отряхнул крошки с ладоней в пустую миску и кивнул мужчине с «дипломатом».

– Спасибо. Бутерброд был в тему.

– Кирилл, – легко толкнула его жена, – а у тебя что-нибудь намечается к половине десятого? Мы во сколько в Постниково приезжаем?

– Давай не при людях, – скривился старлей. – Ты бутерброд доешь. А то держишь его, как сокровище. Можно?

Он взял предложенную Людочкой бутылку воды. Щелкнул, заголубел на столике раскладной стаканчик.

– Этот «девять двадцать семь» только что меня на бабки опустил, – с обидой в голосе заявил мажор Дима.

– Серьезно?

Старлей отвлекся от наполнения стаканчика.

– На полторы тысячи.

– Ё!

Вода пролилась на брюки.

– Киря! – потянулась к бутылке жена.

– Все, все, – старший лейтенант совладал с собой. – Это же три оклада, Настя! Три оклада!

– Не слушайте его, – возразил сосед с «дипломатом». – Молодого человека едва не облапошили, а он думает, что едва не выиграл.

– У кого?

– У шулеров.

– Да какие они шулера! – сорвался на крик Дима. – Алексей Александрович что сказал? Что деньги для него значения не имеют! Для него опыт важен.

Шумер улыбнулся.

– Это он вас к проигрышу готовил.

– Да как бы я проиграл?

– Очень просто, – сказал Шумер. – Через кон слетели бы с «бочки», не набрав очков, а Коля, который рыжий, поймал бы фарт. Вы же слышали, как он жаловался, что ему не везет. А тут повезло бы.

– Это что, ясновидение такое?

– Но почему они тогда ушли, не доиграв? – спросил Диму сосед с «дипломатом». – Согласитесь, были бы честные люди…

Шумер закрыл глаза.

– Деньги не являются мерилом человеческого труда, – заговорил он. – Они единственно являются мерилом человеческой жадности. Да, это лукавый посредник, который предлагает как бы равноценный обмен одного товара на другой через возможность судить через себя об этой равноценности. Но здесь-то, господа, и кроется грандиозный обман. Потому что наибольшей ценностью после признания за деньгами права оценивать любой товар, произведенный человеческим трудом, и даже самого человека, становятся, увы, сами деньги. А все остальное неизбежно теряет в цене, как вторичный от них продукт.