Он действительно пошёл медленнее, и хотя мне было стыдно от того, что этот почти старик оказался настолько крепче меня, я был ему благодарен.

– Жаль, – сказал доктор, – что нам едва ли доведётся услышать здесь выпь. А ведь раньше её было очень много.

– Куда делась? Отстрелили?

Меня мало волновала выпь.

– Представьте себе, нет. Осушили слишком много болот, и выпи стало негде жить. Впрочем, не думаю, что вам это интересно.

С этим сложно было поспорить, и я специально не стал, чтобы посмотреть, как отреагирует доктор. Оказалось – никак. Он просто пошёл домой, ступая всё тем же твёрдым шагом по скользкой траве.

***

На первое заседание суда меня повезли на следующий день, в полицейской машине, но хоть без наручников. Судья выслушал сторону обвинения, постановил доследовать дело в течение десяти дней, вперился в меня взглядом, а доктор, который до этого стоял за спиной, шагнул вперёд и сказал:

– Ваша честь, я готов внести залог за мистера Хамфри.

– Какой с вас залог, доктор Саймон, – закатил глаза судья. – Два фунта.

Я бы пошутил про то, как дёшево оценили мою тощую тушку, но умел молчать, где надо. Когда мне впервые сказали, что я закончу в тюрьме? Лет десять назад или раньше? Было бы отвратно оправдать ожидания.

– Поедем, – сказал мне доктор, когда нам объявили, что мы можем идти, – я поговорил со старшим констеблем, он позволил заглянуть в дом мистера Кидса и взять ваши вещи.

Доктор водил, как оказалось, десятилетней давности грязно-бирюзовый слегка облупившийся пикап. На разговоры вообще не тянуло. Я чувствовал вялость во всём теле, тревога нарастала в груди, ширилась и распирала. Пока мы ехали, у меня перед глазами мелькали картинки: вот, всё пошло не так, и судья требует сунуть меня в вонючую общую камеру, забитую до отказа бродягами, пьяницами и подонками, которые тут же начинают тянуть ко мне грязные лапы.