– Здравствуйте, меня зовут Елена Евгеньевна.

Началась новая жизнь…

Мой первый год обучения пролетел как одно волшебное мгновение. Я всей душой был влюблен в свою классную руководительницу Елену Евгеньевну, даже не в нее, а в ее завораживающий голос, который хотелось слушать и слушать – неважно, что он вещал. Голос снился мне по ночам, и в обморочной тишине его вибрирующая мягкая интонация обволакивала всегда один и тот же смысл:

– Учи, Валя, учи все, что я говорю!

Волшебному воздействию голоса Елены Евгеньевны не было границ, ответному прилежанию не было предела, и оценки в конце первого класса сами говорили за себя: пятерки по всем предметам, включая нелюбимую мной, но обожаемую Еленой Евгеньевной арифметику. Родители щедро наградили мой успешный ученический старт. Вжавшись в огромное кресло ИЛ-18, я впервые испытал упругое и хмельное чувство полета, чувство превосходства над теми, кто остался внизу, кто не подчинен взмахам синих лопастей стремительной машины. Море насытило меня солью, влюбило на всю жизнь в загадочное слово «Коктебель», в барашки волн, в синюю бездонность и непостижимость понимания этой бездонности. Ребенком на берегу моря я ощутил чувствами то, что лишь подтвердил пониманием во взрослой жизни.

Я увидел восхитившую меня на всю жизнь красоту, уходящую в небосвод, в границу Земли и Солнца, в бесконечность и еще дальше ее. Я увидел то, что не мог увидеть только зрением. Я увидел море единым живым организмом, нежно дотрагивающимся до тебя, целующим тебя или вдруг хлещущим по телу упругими ладонями волн. Я увидел море безжалостным, свирепым и беспощадным, в гневе выбрасывающим все из своих недр. И гнев его был страшен. Море могло быть и любящим беззаветно, и губящим своей страстной любовью.

Никогда не забуду тело утонувшего мужчины на гальке берега. Отца и мамы рядом не было, и никто не мог отвернуть мой взор от картины смерти. Некрасивой, безобразной, синюшной. Несчастный лежал в ожидании врачей и милиции на берегу, и волны кончиками пальцев дотрагивались до его ног. Море просило прощения у человека – я видел это, я это понял. И человек прощал море, потому что в ответных прикосновениях чувствовалось прощение. Так жизнь, встречаясь со смертью, уравнивается встречными стремлениями.

Ночью, вжавшись в теплую и влажную простыню, я плакал о том, что взрослые называли бренностью жизни. Но я плакал без обозначения причин, которые так любят взрослые, просто из жалости к внезапно ворвавшейся смерти, к неудачно оборвавшейся жизни. Больше на том пляже я никогда не купался, мне казалось, что все та же волна лижет все те же камни, и я почтительно обходил его стороной. Но, как ни странно, этот эпизод лишь обострил мою мальчишескую любовь к этому могучему существу – морю. Море – это не вода, море – это любовь, понял я. А в любви, как и в жизни, зачем-то всегда присутствует смерть. И когда крылья самолета возвращали меня обратно на уральскую землю, возвращались мы уже не втроем, с мамой и папой, а вчетвером – в каждом кончике выгоревшего волоска, в каждой частичке моего тела жил новый друг. Прилетели мы вечером, и я специально не мылся вечером, чтобы потом, холодным августовским утром, познакомить Сашку Ванюкова со своим новым другом. Он доверительно лизнул мое загорелое плечо и, хитро задумавшись, признался:

– А я думал, ты врал. Ну, это… что оно, он… соленый.

Я не врал. Сашке я вообще редко врал, ну так, иногда сочинял для красочности, чтобы жить веселее было.

В сентябре в заново выкрашенной школе начался второй класс. Вместе с началом занятий во мне неожиданно появился новый человек. Этот новый сомневающийся мальчик вдруг перестал верить в правдивость произнесенных слов. Он стал замечать то, что взрослые так любят и умеют скрывать от детей. Например, что папа часто приходит после работы какой-то странный, возбужденный, агрессивный, недобрый к маме и ко мне. Что мама вечерами плачет за стынущим ужином одна, пряча от меня слезы. Что взрослые могут обманывать друг друга и зачем-то принимают ложь за правду, на самом деле не веря ей. Что не всегда искренность обещаний соответствует их исполнению. Но больше всего я усомнился в главном для себя – а не обманывают ли взрослые детей? Ответ ошеломил меня – обманывают еще как, часто морочат и надувают нас! Я стал прислушиваться, приглядываться, принюхиваться к взрослым. Жизнь превратилась в разведывательную игру. Добытые сведения порой неприятно холодили предательскими откровениями. Я спрашивал, допытывался, уточнял, хитрил: