…Соединение…

Обрывки плавающих паутинок, желтые ранетки, ярко кричащие цветы в палисадниках предупреждали – скоро осень. Зелень на городских деревьях скукоживалась, краснела, желтела, теряя свежесть и упругость. Даже солнце состарилось и меланхолично прикасалось лучами к мертвеющему пространству. Лишь дневное, безоблачное, нервно-оголенное оно обжигало еще землю своими отвесными лучами. Приближающаяся осень пахла сохнувшим на подоконнике укропом и сельдереем, яблоками на столе, сушеными грибами и рябиной. Для меня она пахла школой.

В комнате, в самом ее светлом углу, бесцеремонно отодвинув старую мебель, поселился письменный стол. На черных худеньких ножках, с полированной столешницей, строгий и важный, он снисходительно смотрел на меня, на рыб и даже на родителей. Два выдвижных верхних шкафчика, открытых для проветривания, отталкивали своей безукоризненной чистотой. Я долго рассматривал его из темного угла комнаты, где стояла моя кроватка, оттуда он казался мне слишком важным, умным и безукоризненным. Он никак не соответствовал моим оловянным солдатикам, самодельным машинам, танкам и катерам. От него исходила неосознанная угроза всей моей маленькой и понятной жизни.

Школа и манила, и страшила, как все незнакомое и новое. Синюю выглаженную форму с карманчиками, белую рубашку с белыми пуговицами, галстук, как у взрослых, даже новые туфли с металлическими бляшками требовала школа. Еще не начавшись, она уже отнимала у меня самое дорогое – свободу, забавы, игрушки, родителей, даже лучшего друга Сашку Ванюкова забирала школа. Чего же она давала взамен? На белом подоконнике, в трехлитровой банке, стояло пять ярко-красных гладиолусов. Строгие, вытянутые и чуть-чуть пижонистые, они скоро тоже попадут в руки неизвестности, в руки школы. Стало обидно за всех – за игрушки, за красивые цветы, за себя, за рыб в аквариуме и даже почему-то за бабку Таисию, притихшую в своей комнате. Хотя не понятно, за нее-то почему?

Утром первого сентября мама с папой повели меня в новую жизнь. Жизнь знаний. В те далекие времена начало каждого учебного года было большим светлым праздником. Родителям первоклашек давали выходной, над главными магистралями города висели праздничные транспаранты, люди надевали выходные костюмы, все веселели и поздравляли друг друга с Днем знаний. На улицах с раннего утра стояла праздничная суета, в школьных двориках играли оркестры, летали вырвавшиеся из неопытных рук разноцветные шарики, а из подъездов с алыми галстуками на шее выходили гордые пионеры. На спинах у многих красовались новенькие ранцы и портфели, но абсолютно все школьники несли перед собой, как знамена, огромные букеты осенних цветов. Простота и торжественность, добродушие и смех наполняли осенний воздух города. И улыбки, улыбки маленьких и взрослых людей, отражаясь от чисто вымытых окон, осветляли праздничные улицы города.

Моя школа находилась рядом с домом, практически через дорогу. Мы втроем пересекали эту дорогу, отделявшую дом от школы, взявшись за руки, как дети – мама, папа и сын. Я чувствовал себя взрослым, а родители – детьми, мы облегченно обменивались этими ролями, чуть-чуть опережая безвозвратное время.

После общей линейки, на которой за многочисленностью слов не улавливался смысл, после песни про школу, прозвучавшую из репродукторов, десятиклассники проволокли нас на своих плечах по всему спортивному полю. «Традиция такая», – сказали они нам, вручив на память розовые банты.

Потом маленькая девочка в нарядном платьице пробежала по полю с колокольчиком, возвещающим первый звонок, и учителя повели своих учеников по классам. Через неразбериху и суету, смех встреч и плач расставаний, через мелькание красных галстуков, белых рубашек, синих костюмов и незнакомых лиц. Торжественная часть закончилась, закончился праздник, началась новая жизнь. Перегруженная цветами молодая учительница провела нас мимо онемевших родителей, потерявших без детей и букетов какую-то осмысленность и взрослость. Кирпичный угол школы скрыл их, и через парадный вход мы поднялись на второй этаж, к нашей первой классной комнате. И вот там, перед классом с голубыми стенами и просторными окнами, перед портретами хмурых мужчин, перед большой коричневой доской в центре, перед рядами удобных парт, я вдруг отчетливо понял, что вступаю в новую, абсолютно неизвестную жизнь. Это поняли все, кто стоял рядом со мной. Столпившись, мы стояли перед распахнувшимися настежь дверьми в пропитанную солнцем классную комнату и не решались войти. Учительница, отойдя в сторонку, с пониманием выдержала паузу. Ее торжественная улыбка подчеркивала важность момента. Войдя в светлый класс, она пригласила нас войти. Мы робко протиснулись в аудиторию и расселись по первым попавшимся партам. Бархатистый голос учительницы мягко разлетелся по аудитории: