– То есть сейчас вы действующий священник? – уточнил Рехан, когда Жак снова взял стакан с водой, чтобы промочить горло.

– Нет, сын мой. По состоянию здоровья мне пришлось покинуть сей пост, хотя после ареста я еще некоторое время проработал там, читая экспериментальную физику. Свою епархию я оставил с прекрасной, безупречной аттестацией, что бы ни говорили про меня люди. Марат забывается, уличая меня в беспутном поведении и подстрекательстве народа. В том старом режиме, когда я работал, епископы, викарии были беспощадны ко всем лицам духовного звания, которого могли уличить в беспутности. В таком случае как я мог занимать должность викария и священника в двух смежных епархиях? И я не получил бы таких положительных и одобрительных аттестаций. Да, я всегда придерживаюсь очень строгих принципов, и со времени начала Революции я создал вокруг себя много врагов. С тех пор, как я вел Людовика шестнадцатого на эшафот, с тех пор, как я объявил непримиримую борьбу со скупщиками и спекулянтами, у меня масса недоброжелателей, которые мечтают только об одном – моей смерти. Дворяне, некоторые священники, роялисты, интриганы, банкиры, так называемые «друзья народа» осыпают меня оскорблениями и клеветой так часто, как ложе прекрасной дамы цветами роз. Но я не вступаю в сделки с мошенниками, я истинно уверен, моя душа чиста. А Марат не в состоянии назвать даже имена тех лиц, события которых он приводит в своих газетах против меня. Например, он обвиняет меня в подстрекательстве народа в Конаке, но в своем письме я очень четко изложил ему все факты, которые объяснят ему, что я не был причастен к этому делу.

– А что было за дело? – спросила Клер. Также, как и Рехан, она сидела и слушала, стараясь даже не дышать. Она привыкла видеть месье Жака больше молчаливым, а если и говорящим, то мало. Сегодня же он открылся ей в новом виде, которого она не знала.

– Это было три года назад, в 1790 году, в ту пору я служил викарием в Конаке. В моем приходе было поле с десятью тысячами моргов, свободное от всякой феодальной повинности. Но жители хотели, чтобы земля была обложена, и тогда господин Мартен, фермер герцога Ришелье, и некоторые другие его приспешники выступили против этого акта. Тогда господин Дюпати де Белогард, отнюдь не лишенный мужества, совершил покушение на мэра и застрелил его. Люди стали преследовать убийцу, но, не найдя, разорили его владения. И, моя милая Клер, я вовсе не принимал ни малейшего участия в этом дебоше. Прошло уже две недели к этому событию, как я ушел из этого прихода, и служил в другом. Если бы я имел место быть там, то был бы арестован. Марат также бессовестно лжет, говоря о том, что я был с позором изгнан из многих домов, где был учителем, но я никогда не преподавал ни в одном частном доме. Да, некоторые родители моих учеников при семинарии с почетом принимали меня у себя дома, даже несмотря на то, что некоторых из их отпрысков я исключал из обучения в своем классе. Я никогда не потакал им, не льстил, мне приходилось говорить неприятные истины, но если они неспособны, зачем такие трудности? Но я никогда не преподавал отдельно, индивидуально с кем-то. Марат утверждает, что также в городе Сент я посеял раздор во всех семействах, но я также могу утверждать, и не без пустых оснований, а со свидетельствами, что я никогда не занимал никакую должность при этом городе, был там считанное число раз, и каждый раз не оставался там более чем на день. Даже не на сутки, а на день. Я не знаю, может быть, он считает меня своим соперником, этаким Маленьким Маратом, каковым меня прозвали, но я категорически не согласен с этим заявлением! Быть может, мое письмо покажется Марату слишком жестким, но я не согласен больше безропотно терпеть его незаслуженные оскорбления. Впрочем, в тот день, в тот час, когда я посвятил себе борьбе, я знал и предвидел в качестве платы людскую недоброжелательность, мои гонения, всевозможные преследования. Но я всегда буду говорить правду, не льстя законодателям, и не прикрывать ничьи преступления. Я написал Марату, что для совершения революций всегда будут пользоваться людьми с сильным, отчаянным характером, а когда в них больше не будут нуждаться, разобьют как стакан, – с этими словами, допив остаток воды, Жак без сожаления расколол стакан, швырнув его на пол. – Марат чувствует себя непотопляемым, что ж, он в большом заблуждении. Я поддерживал его борьбу, а теперь он объявил мне войну.