– Вчера нам не повезло с самолетом, а ведь граница была совсем близко, и вот сегодня новая беда. Неужели мы обречены?

Карл презрительно фыркнул:

– Обречены? Все равно это лучше, чем сгинуть на руднике. Самый худой день на свободе лучше, чем самый хороший в шахте.

Он задумался о сказанном, потом добавил:

– Даже смерть на воле лучше, чем рудник.

Герд покачал головой:

– Я знаю, ты прав, но нас словно сам Господь подвергает испытанию.

– Надо уходить.

– Погоди. – Герд взял Карла за локоть. – Ты ничего не чувствуешь? Не чувствуешь, как они прощаются с нами и хотят, чтобы мы с ними попрощались?

Он приложил ладонь к уху, словно прислушиваясь.

Карл попытался справиться со своим нетерпением, начав считать про себя. «Я досчитаю до пятидесяти», – подумал он, а потом досчитал до ста, потом – до ста пятидесяти. Продолжая считать, он услышал, как Герд тихонько напевал: «Был у меня товарищ, уж прямо брат родной…»[9]

Как раньше я не мог вспомнить, что уже когда-то читал о смердящей руке и приветливых лоченах, так и теперь, сколько ни напрягал память, не мог припомнить, встречался ли мне раньше отрывок о свободной Аолии и о ярости великанов. Не помнил я ничего и о встрече со стариком, верно охранявшим хозяйский мебельный склад, хотя конец истории занимал меня особенно сильно. И все же несмотря на то, что при чтении этих отрывков я не узнал чего-то ранее прочитанного, они вызвали у меня впечатление чего-то давно знакомого и близкого. Близкого и все же одновременно нового – чего-то здесь явно не хватало. Иногда мне казалось, что здесь не хватает водных просторов, что в приключениях Карла, о которых я словно бы читал в какой-то другой книге, вода играла значительно большую роль. Не только широкая река, но и большие озера и бескрайние моря, острова и побережья, озеро Байкал и Аральское море, Каспийское и Черное моря.

Этот обман памяти действовал на меня раздражающе. В бытность мою ассистентом я некоторое время вместе с коллегами работал над компьютерной программой по разрешению юридических казусов, и программа эта должна была выдавать ответ на вопрос, был ли тот или иной иск решен положительно, были ли выдвигаемые претензии обоснованными, а возмещение ущерба обязательным. Вскоре мы поняли, что проблема заключается не в хитростях программирования, не в объеме памяти и скорости вычислений. Она заключалась в том, что мы не знали точно, как поступают юристы, когда они разбирают дела. И пока мы в этом досконально не разобрались, невозможно было создать симуляцию этого процесса в компьютере. И хотя мы нашли много материалов о том, что обязаны делать юристы, разбирая судебные дела, мы не обнаружили почти никаких данных о том, что они в действительности делают. Одной из немногочисленных зацепок было предположение, что при разрешении юридических казусов, как и при постановке врачом диагноза или во время опытов, проводимых химиком, решающую роль играет распознавание типовых моделей, и мне поставили задачу провести интервью с юристами по поводу роли распознавания моделей в их работе.

– Ощущение дежавю, – ответил мне один судья на пенсии, – ощущение узнавания чего-то уже знакомого, хотя на самом деле с этим прежде не сталкивался. С возрастом это случалось со мной все чаще: мне казалось, что в новом судебном деле я узнаю старое, прежде знакомое, я выносил решение, не задумываясь, но когда я собирался поставить папку с завершенным делом на полку рядом со старым, выяснялось, что этого старого дела не существовало в природе.

– А как вы объясните?..

– Мы с вами сейчас толкуем о моделях. С годами в мозгу не только накапливается память о прежде рассмотренных делах и принятых решениях, но элементы, из которых эти прежние образцы состоят, складываются в новые образцы и модели. Их-то и узнаешь в случае дежавю.