В ту ночь Виталий больше не открывал файла «ДИТЯ». Он вообще выключил компьютер и обессиленный морально и физически, лёг спать.

Уснул он быстро, как провалился. А провалился он в сон. А во сне перед ним, как в старом фильме «Дом, в котором я живу», вставала, запомнившаяся с детства, охваченная пламенем надпись.., только горел в огне не «1941 год», а :

«3-е СЕНТЯБРЯ 1991 года».

А за ней, по пешеходной дорожке высоченного автодорожного моста, идущего от самого центра большого города через широкую реку, мимо движущихся по мосту автомобилей, удаляясь от города, идёт его герой по имени ПЁТР ГОЛИЦЫН. Его чуб треплет западный боковой ветер, лицо его, на котором видны едва наметившиеся борода и усы, дико напряжено. Отрешённые глаза его сосредоточены на чём-то не имеющем ничего общего с тем, что в данную секундуокружает его. Вот он уже перешёл на ту – загородную сторону реки… Вот он шагает по высокой насыпи автострады… Вот он дошёл до огромной «тачанки-

ростовчанки» – памятнику Гражданской войны, спустился с насыпи в поле и двинулся вдоль вырытого водного канала навстречу багровому закатному солнцу. Вот он остановился, по-волчьи озираясь,.. и спустился по крутому бережку канала

вниз к воде, чтобы его не могли видеть ещё копошащиеся в земле огородники. Снял с плеча свою сумку, а из другой, базарной холщовой сумки достал сапёрную лопатку, не останавливаясь, вырыл ямку, как для саженца, открыл замок своей сумки, достал стеклянную баночку с закручивающейся крышкой, достал две небольших фотографии с неясным изображением двух разных женщин, вложил эти фотографии в банку,.. достал листок бумаги с напечатанным текстом.

– Так, ЕМУ молиться надо на запад, – стал на колени, забормотал, глядя в лист, – «Пойду я, добрый молодец, посмотрю в чистое поле в западную сторону под сыру матерую землю лик рабынь Божиих…» /далее не разборчиво его бормотание/.

Он вложил прочитанную бумагу туда же в банку, закрутил её крышкой, закопал и стоя на коленях, припал головой к земле. А оттуда, хохотал ему в лицо ОН, сверкая глазом.

Виталий проснулся в поту. Потянулся рукой к табурету, на котором, как всегда – на ночь, были «заряжены» сигареты и пепельница с зажигалкой. Закурил, облокотившись на локоть левой руки. – Рано я лёг сегодня, сны замучат. Ну их на, – но не сказал – куда, что-то его остановило. Он ещё о чём-то сонно пытался размышлять, но веки его тяжелели,.. тяжелели…

Теперь, ему не давал покоя царь ИВАН ГРОЗНЫЙ, из какой-то задуманной им пьесы. К царю Ивану всё приставал какой-то юродивый /без имени/, с огромным пирогом в руках, он совал этот пирог царю под нос, и повторял без конца фразу: «А удержишь ли ты, Ванюша, в рученьках своих царственных – сей! пирожочек?» Тот, наконец, брал в свои руки злосчастный пирог, пирог разваливался на куски, юродивый хохотал, Грозный, размахнувшись рукой с посохом и с возгласом: «Убью, пёс смердящий!», хотел ударить того остриём, но, промахнувшись, попадал в сына своего – Ивана, и убивал его. Убивал и «возопя, аки зверь лесной», весь заливался его кровью. И только лицо Грозного было белым, как мел, а в глазах его, вместо слёз, сверкали молнии.

Потом, выплывал откуда-то очередной Фараон под очередным номером и начинал строить очередную пирамиду, на берегу Нила. Строил он её исключительно сам, а многотысячная свита лишь обтёсывала и подавала ему камни, поддакивающе лопоча, подставляя ему свои руки, спины, плечи и головы. Он взбирался по ним наверх. При этом каждый из них, ухитрялся лизнуть ему пятки. И вот, когда тот забирался на самый верх пирамиды, пятки его, смазанные слюной верноподданных, скользили по равнобедренному треугольнику и он, размахивая руками, летел вниз. Тогда, толпа верноподданных зло роптала, переходя на недовольный общий гул и, ликуя, забивала беднягу, как мамонта.