На просьбу Сони разрешить ей переехать к отцу, она коротко отрезала:

– Решила – езжай. Захочешь – вернёшься.

Соня очень любила маму и была благодарна ей за эти жёсткие слова без всяких предварительных нравоучений. Скорее всего, мама практично, по-еврейски, рассудила, что ей будет значительно легче с почти взрослым сыном и пятилетней девочкой. Соня росла, становилась взрослой девушкой, требовавшей гораздо больших расходов, чем маленькая Ирка. «Вот пусть этот паразит и раскошелится». Ничего этого Соне она, конечно, не сказала.

* * *

Вторая половина лета для Сони прошла в хлопотах: поступление в педучилище, ожидание писем из Москвы, которые приходили теперь не в Черновцы, а в Городок. Областное педагогическое училище находилось в Первоуральске километрах в двадцати от Городка. Четыре раза в сутки туда ходил автобус. Конкурс в училище «на дошкольное воспитание» был небольшой. Видимо, мало, кто хотел «утирать чужие сопливые носы». Соня поступила без труда. Занятия должны были начаться только в сентябре, и Соня в ожидании приезда Павла проводила все дни дома, помогая Лиде по хозяйству.

У мамы Сони на домашнее хозяйство просто не оставалось ни сил, ни времени. Ей приходилось работать на полторы ставки, чтобы содержать свою большую семью. И на плечи Сони легли все обязанности по ведению их немудрящего быта. Соня была старательной девочкой, а вот готовить Соня, по малолетству, не умела, зато Лида готовила прекрасно. Работала Лида в библиотеке Офицерского Клуба и занята была всего два-три часа в день. Всё остальное время она посвящала мужу и созданию семейного уюта. И Соня с удовольствием осваивала эту новую для себя науку.

По вечерам, сидя в полутёмной комнате, при свете настольной лампы перечитывала письма Павла. Каждый раз она находила какой-то новый смысл в его словах, не замеченный, как ей казалось, раньше. Иногда она ходила с девчонками в кино или на танцы и не могла не замечать, что среди солдат и молодых офицеров пользуется вполне заслуженным вниманием.

Сержант Вася Рябцев не отрывал глаз от Сони, если она появлялась в клубе, а в кино старался подсесть к ней поближе, чтобы лишний раз переброситься хотя бы парой слов. Как-то вечером, когда Соня с подругами возвращалась из кино, Вася неожиданно подошёл и отозвал её в сторону. Девчонки удивились. Зная его неразговорчивость, трудно было предположить, что он может так осмелеть. Похихикав, они остановились невдалеке.

– Ладно, девчонки, идите. Я догоню, – махнула рукой Соня.

Вася долго топтался на месте, мял в руках пилотку, пока Соня не спросила:

– Ты что-то хочешь сказать?

– Угу, – промычал он. В принципе, он был неплохим малым, конечно не Цицероном, но и не ловеласом, а добрым и порядочным парнем – друзей не подводил, девушек не обманывал. Дар речи он терял только в присутствии Сони. Большой круглоголовый, с добрыми глазами в обрамлении коротких, торчащих ёжиком пушистых рыжих ресниц, он ещё год назад в первый приезд Сони потерял голову. Таких южных красавиц здесь, в тайге, не было. Да и там, откуда он родом, такие не водились. А родом он был из Казахстана – маленького посёлка под степным Целиноградом. Когда-то этот посёлок был главной совхозной усадьбой, но потом целинные земли распахали дальше, и посёлок оказался в глубоком «тылу». Теперь здесь осталась только свиноферма, да белые домики с палисадниками, в которых местные жители тщетно пытались вырастить кустики малины и смородины, или хотя бы цветы. Первый же пыльный суховей с корнем вырывал посадки, а на что у него не хватало сил, добивало летнее безжалостное солнце. Зимой посёлок утопал в снегу, и пока мороз не вымостит дорогу, жители затихали в своих белых, сливающихся со снежной пеленой, домиках, как медведи в берлогах. И только по тонкому дымку, вьющемуся над крышами, можно было определить, что здесь есть жизнь. Весной таяли зимники и добраться до посёлка можно было только на вездеходе или гусеничном тракторе по непролазной вязкой грязи, из-под которой обнажался безжизненный жёлтый песок или коричневая супесь.