– Что ж он паскудник остальные не делает?

– Так не его вина в том, а в работе плотников. Я лично занимался пушек постройкою, как вы приказывали. Плотники те дрянь поставили. Вот Леха и сказал, что не будет на постаменты те пушки ставить. Я проверил и наказал плотников. Пять тяжелых плетей выписал каждому и заставил их переделывать. Денег то заплатили им, как просили те, а они покрасть решили, глупые.

– И как испытания?

– Пушки те поделки демоновы. Как пальнули по первой, картузами кожаными, так всю рощу повырубили, шагов на пятьсот просека, лишь пеньки от деревьев осталися. В картузе том сотня шаричков. Как пальнут, так они летят и разлетаются, каждый цель свою выбирает. Оружие это нечеловеческое, страшное.

– Вот и их бери, пусть князь наш порадуется, может и без войны ему покорются.

Поклонился сын мне поясно и пошел собирать караван в помощь князю нашему.

Проснувшись, я прибрал место стоянки и засыпал кострище, уложив на него срезанный ранее дерн. Осмотревшись, я убедился, что от места моей ночевки, через пару дней, не останется и следа.

Сверившись с картой, я двинулся в путь. Рядом бледной тенью шел Иван, жестами указывая мне дорогу. Идти пришлось не так уж и долго. Искомое ущелье я обнаружил сразу. Собственно я нашел бы его и сам. Огромный валун лежал, справа от тропы и возвещал и том, что путник входит в долину Кладриэля. Дух сгустился, обретя более плотную форму.

– Ну, вот и пришли мы. Дальше сам пойдешь. Ты уверен, что тебе это надобно?

– Ты в Бога не веруешь, али разуверился?

– Сдается мне, что и ты тоже не сильно веруешь. А что там знаю я. Там охранники. Было бы это место людным коли смог бы там ходить каждый. Не для каждого путь тот.

– Я попробую.

– Ну, тогда иди. И правду говорят: «Пес, сидящий на цепи – не заблудится, да и не придет никуда». Иди путник.

Я развернулся и двинулся в ущелье. Первое, что поразило меня так это неестественная тишина этого места. Приглядевшись к траве, я не заметил в ней никакой букашки. Место было начисто лишено животной жизни, будто проклятое. Я обернулся и посмотрел на духа Ивана, что маячил у входа. Он помахал мне рукой и растаял. Делать нечего пошел я дальше.

Вот и трава кончилась, лишь камни вокруг меня были. Ватная тишина воском залепила мне уши. Лишь скрип мелких камней под ногами, звук воздуха из легких выходящего и стук сердца моего – вот все звуки, что слышал я. Страх овладевал мной, постепенно будто наслаждаясь. Вокруг вились темные тени. Внутри в разуме моем звучал их смех радостный, предвкушая смерть мою скорую. Дрожь в ногах стала нестерпимой, и я упал на колени, так как не было сил мне стоять на ногах. Небо потемнело, и горы надо мной сомкнулись куполом, отрезая свет солнечный. Веки будто паутина затянула, и мерзко мне было от этого. Тер я глаза, пытаясь очистить их, и не удавалось мне сделать этого. Стало воздуха мало мне, стал воздух водою. Каждых мой вдох, будто вода вливалась в легкие. Понял я, что смерть близка, за плечом стоит, улыбается. Из последних сил своих ухватился я за меч свой, как за соломинку. Выхватил его и опорой он мне стал. И уперся им в землю я, и с колен поднялся. Разлепил веки и увидел впереди свет мерцающий. И пошел к свету тому на меч свой опираясь, как на палицу.

Воздух стал еще плотнее, как в воде я шел. Мир вокруг меня плыл будто воск оплавленный. Все менялось, словно шел я в своей памяти. Вот увидел я, как пришел в себя, как встал я в горнице Веды бабушки, как трудился я в кузнице, как забруд убивал безжалостно, как пошел тогда я в зиму лютую, как и вышел из нее с сотоварищи. Как с караваном я странствовал, как я послан сюда был Евлампием. Вдруг уперся я в скалу высокую. Понял я, что наверх мне лезть надобно и полез я наверх, по камням гранитным. Лишь тот свет вел меня, становясь все ближе и ярче.