Влажный верховой ветер плющил и раскачивал кроны огромных сосен, доносил до вышки запахи таёжной весны – терпкой хвои и сладкой прели прошлогодней травы и листьев, гнал по низкому синему небу облака. Володя смотрел им вслед, облака неслись на юго-восток, в сторону дома. Он вздохнул, служить (вот дурацкое слово, кто тут кому служит, непонятно) ещё почти семь месяцев. Долго, ещё очень долго… Он вздрогнул от тычка в бок, опустил глаза на контрольно-следовую полосу – забылся, вдохнув немного весны, засмотрелся на небо. Но неизменный его напарник по караулам Толик заботился вовсе не о несении службы. Он был, как обычно, в приподнятом настроении и жаждал праздника.

– Слышь, Вован, днюху твою как отмечать будем?

Володя неопределённо пожал плечами, он восторга Толика не разделял, отмечать ничего не хотел, но понимал, что откосить от мероприятия не получится.

– А что, есть какие-то варианты?

– Ха, Вован, варианты всегда есть. Можно в казарме забухать, песни попеть, «духов» построить…

– Да ну на фиг, тоже мне, развлечение…

– А можно к Верке-поварихе зарулить, у неё телик, музыка, пожрать всегда есть, подружки тусуются всякие…

– Это к какой Верке? Расконвойнице?

– Ну да, с зоновского пищеблока. Ох, весёлая тётка! Прикинь, две бутылки водки на грудь принимает, и хоть бы хрен по деревне, веселее только становится. Я ей как-то говорю – а три слабо? Она только хмыкнула, мол, мне-то? Ни разу, говорит, не слабо. Я-то выпью, только куда ты, Толечка, щемиться будешь? – Толик, забывшись, весело и звонко заржал, но подавил хохот, вспомнив, что стоит на вышке.

Володя хохотнул, представив картину, как Толик, спотыкаясь, несётся к казарме, поддерживая штаны, а за ним гонится лохматая Верка-расконвойница. Он попытался вспомнить, как она выглядит, но, увы, не вспомнил, расконвоированные вчерашние зэчки были все на одно лицо. Едва глянув, можно было понять, откуда они. Эта зоновская печать не сходила долго… А он и не вглядывался, даже если приходилось с ними выпивать. И не только выпивать…

Он опять стал всматриваться в облака, словно пытаясь увидеть там что-то такое, что приблизило бы его к дому, к Городу, к своей почти забытой жизни. Толик снова ткнул его локтем в бок.

– Вован, глянь, тут такой цирк творится! Это не в честь днюхи твоей? Вот это подарок так подарок!

Ему почему-то стало страшно и очень не хотелось смотреть на «цирк». Он медленно повернул голову туда, куда указывал пальцем Толик. На крыше ближнего к вышке барака происходило небывалое. Несколько женщин скидывали с себя робу, раздевались медленно, словно под музыку, а может, она у них и звучала, только до вышки не долетало ни звука. Толик приплясывал рядом, судорожно дёргая висящий на груди бинокль и прислоняя его окуляры к глазам.

– Вот ни фига себе сеанс! – Его голос от восторга даже срывался на визг.

А Володя стоял неподвижно и смотрел вперёд. Бинокля ему не было нужно – он отчётливо видел в центре живописной группы «свою» красавицу Алёну, которая смотрела на него в упор. Она вышагнула из юбки, потянула снизу вверх рубашку, отбросила её. Белья на ней не было. К ней тут же потянулись чьи-то руки, ощупывали, обнимали безупречное, как будто из мрамора выточенное, тело. Она отвечала на эти ласки, не отрывая от Володи призывного взгляда. А он, застыв на месте, отказывался верить своим глазам и в то, что всё это происходит наяву. Словно видя себя со стороны, он… скользит рукой по ремню автомата, тянет ремень вверх через голову, перехватывает цевьё на уровне груди, снимает с предохранителя, ставя переводчик на автоматический огонь и как в замедленной съёмке, досылает патрон в патронник, отводя затвор до отказа. Все движения были за полтора года так отрепетированы, что он даже не замечал, что делает. Перед глазами полыхало холодное белое пламя, и он не видел ничего, кроме её глаз, казавшихся тёмными провалами на фоне светлых прядей, и целился он ровно между ними, и палец уже прикоснулся к спусковому крючку…