– С Новым годом, Лерка!

– С Новым годом, Володя, – отпила глоток, – с новым счастьем, хотя, какое там новое, старое девать некуда.

– Ну, да, так-то оно так, – он помолчал. – Лерка, ты такая сегодня… прямо королева!

– Ух, как я давно от тебя этого не слышала. Погоди, сколько – восемнадцать лет? Нет, девятнадцать. Представляешь, девятнадцать! Девятнадцать лет назад ты меня называл королевой, хотя, какой я тогда королевой была… – Она отпила глоток шампанского.

– А я ещё тогда тебе говорил, что ты себе цены не знаешь, но ты же мне не верила.

– Не верила. Нет, не так. Боялась верить, так, наверное, правильнее будет сказать.

Она вспомнила тяжёлое, свинцовое безвременье, в которое тогда погрузилась. Время просто стояло на месте, и для того, чтобы прожить хотя бы один день, надо было прилагать неимоверные физические усилия, сдвигая эту глыбу. А сдвинуть её было практически невозможно – боль занимала весь мир вокруг, она была такой сильной, физически ощутимой. Потом эта боль стала, нет, не меньше, она просто начала уходить внутрь, поселилась где-то в районе диафрагмы, с тех пор и жила там… И когда эта глыба чуть-чуть дрогнула, а стрелки часов вдруг сдвинулись и пошли, она поняла, что жизнь всё-таки продолжается, пусть и с постоянно саднящей болевой точкой. Это был её личный, персональный конец света, который она пережила и продолжила существование совсем в другом мире. Лет через пять, когда ей показалось, что она справилась, научившись искусно притворяться – улыбаться, работать и даже иногда не думать о нём, коллега из Биробиджана на курсах повышения квалификации в Москве, вдруг спросила во время дружеской вечеринки: «Лера, а откуда столько боли в глазах?» Лерка попыталась свести всё к шутке, мол, так, задумалась… И поняла, что нужно ещё внимательнее следить за собой, за мыслями, чувствами и даже выражением глаз.

Сейчас она чувствовала необыкновенную лёгкость, словно выпитое шампанское, пузырясь, слегка приподнимает её и над креслом, и над разговором, и даже безумные винтовые лестницы уже не казались закручивающейся энергетической воронкой. Всё вокруг выглядело простым и понятным, прямолинейным, как острые носы её серебристых туфель. Ей почему-то стало весело.

– Ты так улыбаешься, как будто что-то важное поняла, глаза аж искрятся…

– Я, Володя, кажется, вообще всё понимаю теперь – и про нас с тобой, и про всех остальных… Не знаю, может, я сильно ошибаюсь, шампанское обманывает, но смотрю вот вокруг, и как-то ясно все события представляются…

– Лерка, Лерка…

– Какая ты дурочка, да?

– Нет, совсем нет…

– Скажи ещё раз – Лер-р-рка, мне так нравится!

Он произнёс, раскатывая букву «р»:

– Лер-р-рка…

Он протянул руку и прикоснулся к её щеке, как когда-то давно…

В дверях зала мелькнула и опять исчезла Инна.

– Мы с тобой уже долго тут сидим, Володя, наверное, это становится неприличным. Но так не хочется туда, в зал, возвращаться.

– Ты иди, не расстраивай мужа.

Лерка коротко взглянула на него, поднялась из кресла. Навстречу ей из зала быстро шёл Сергей. Выражение его лица не сулило ничего хорошего. За ним почти бегом спешил Андрей Ядрихинский, очень озабоченный и сосредоточенный. Володя поднялся тоже, прикурил новую сигарету, выдохнул дым и проследил за ним глазами. Лерка стояла и ждала, когда подойдёт Елисеев. Он остановился рядом с ними, с трудом переводя дыхание, и с ненавистью посмотрел на Володю.

– Лера, иди в зал, пожалуйста.

Она молчала, не двигаясь с места. Ей было даже забавно наблюдать, как эти мужчины, практически одного роста и телосложения, не маленькие, кстати сказать, стоят друг против друга. Между ними словно сверкали молнии, и вихрилось пространство. Ни один из них не отводил взгляда, не произносил ни слова. Она отступила на шаг назад, но не уходила, понимая, что, пока она здесь, ничего не произойдёт. К ней сзади подошёл Ядрихинский, громким шёпотом произнёс, пытаясь быть ироничным: