– Ты хочешь, чтобы я бросил курить.

– Знаешь, ты вроде говоришь правильную вещь, но с таким лицом, будто она неправильная.

– Этого не будет.

– Ты заставил меня бросить пить, а сам не можешь сделать то же самое с сигаретами. Ну и кто ты после этого?

– Сигареты – не то же самое. Скажи, тебе из-за того, что я курю, приходилось когда-нибудь ехать в соседний город, чтобы забрать меня и отвезти домой?

– Нет.

– А вот мне – да.

– Здесь дело не в том, что это не причиняет мне неудобств. Разве тебе не хотелось хоть что-нибудь в своей жизни поменять с тех пор?

            Не было нужды объяснять, с каких именно пор. Насколько память их не подводила, ко всем скверным вещам они как раз и пристрастились с тех самых пор. И оба много чего они хотели поменять с тех пор.

– Да, – задумчиво сказал Питер и заметил, как чайник начал посвистывать. – Но все, что я хотел поменять в своей жизни сводилось либо к тому, чтобы прикончить себя, либо к тому, чтобы прикончить кого-то другого. Моим единственным желанием первые лет пять после этого было повеситься. Сейчас оно немного поутихло, правда, признаю, время от времени соблазн это сделать нарастает с большей силой. – Он увидел, как лицо сестры стало меняться. Ее поразило то, с какой легкостью он об этом говорил, будто шутил, но она знала, что его слова были абсолютно правдивы. – Не беспокойся, я отгоняю от себя эту мысль, как только подумаю о том, что люди на виселице опорожняются себе в штаны после того, как откинут коньки. Премерзко.

Пока Питер возился с чаем, над кухней нависла гробовая тишина, прерываемая, разве что, стуком чайной ложки о стенки кружек. Этот стук отдавался эхом по всему дому, и тут же бил обратно, вызывая звон в ушах. Элис думала о том, что ее алкоголизму положила начало смерть родителей. Видимо, у вредных привычек все же есть одно полезное свойство: они неплохо заглушают боль. Но вдобавок к этому доставляют еще и массу неприятностей.

       Питер снова присел на кресло, молча протянул сестре кружку с чаем, какое-то время просто пил его, сидя в тишине. И наконец, заговорил:

– Знаешь, почему именно я закурил?

Элис покачала головой, настороженно глядя на брата. Она догадывалась, что это началось из-за сдающих нервов, но что-то в лице брата подсказывало ей, что дело совсем не в этом.

– Ты помнишь то время, где-то спустя месяц? Когда нас уже опекала бабушка. Я приходил со школы, не говорил вам ни слова, запирался в комнате и включал музыку на полную. – На самом деле, эта картина повторялась изо дня в день еще до смерти Уильяма и Аманды Кайзер. Разве что, музыка играла куда тише. – Вас я уверял потом, это было для того, чтобы вы не слышали моих рыданий. Помнишь?

– Да. Ты еще сбросил килограмм десять, потому что почти не ел и…

– Я похудел не из-за этого, – перебил ее Питер и сделал глоток. – Вообще-то, я ел нормально, как обычно, просто не ужинал. Я и до сих пор не ужинаю, привычка. А ты помнишь, как у меня начали портиться зубы тогда?

– Честно сказать, тебя бы и сейчас в рекламу зубной пасты не взяли.

– И как я просил покупать мне одежду с закрытыми рукавами, хотя было жарко.

– Да, это я помню. Ты мерз, ты говорил.

– Я не мерз. И сейчас не мерзну.

– Тогда, к чему это?

– Я был героинщиком, Элис, – сказал он.

– Что?

– Я сидел на хмуром. Недолго, я вовремя завязал с этим. А чтобы было легче, искал менее ущербную альтернативу. Вот и начал курить. Да, было тяжко, даже очень. Героиновые ломки – это дерьмово, Элис. Это когда ты потеешь как свинья, испытываешь весь спектр негативных эмоций, возведенных в четвертую степень, и жуткую боль во всем теле, чувствуешь себя беззащитным и иногда блюешь. И я справился с этим без посторонней помощи. – Питер поставил пустую кружку на стол, поднялся с кресла, и его голос стал на два тона выше: – А ты, мать твою, не можешь потерпеть ебаную головную боль несколько дней!