С того, глядь, численность их меньше
Вдруг стала, чем их всех Рабов,
Как подшутил над ними Леший,
Всё меньше, меньше средь годов…
К тому же, семьи однополы,
А всей традиции закат,
Над нею меч завис крамолы,
Её спихнули напрочь в Ад.
То идиотская их мода,
Вот род их напрочь угасал…
Спасенью не было уж брода,
С того и род их стал вон мал.
Тут ужаснулись и решили
Чуть рабства снизить дикий пар,
Не быть однажды чтоб в могиле,
Чтоб не хватил расплат удар.
Права даруем, мол, свободны!
В душе злорадства же угар:
– Но вы ничто. Мы благородны!
В труде взвивать вам вечно пар.
Позволим слугами трудиться,
Но где есть Белый, Чёрный – вон!
Отвратны, мол, все ваши лица,
Вы Муравьиный низший клон.
Вот Чёрных тяжкая работа,
Оплата мизер, нет и той,
Зато в труде обилье пота,
Да всё под Белою пятой…
Абориген как – друг их Красный —
Что был прорежен, без земли,
Он также жизнью жил ненастной,
Вот ввек и был всё на мели…
Живут в теснине Резерваций,
Чуть ступишь прочь, так сразу смерть.
А Белых клан вкруг ходит цацей,
Его задеть никто – не сметь!
Вот жизнь такая год из года.
У Чёрных, Красных рос всё дух,
Взывала к Счастью их Свобода,
Порвать неравенство вон в пух!
Крепилось твёрдо Единенье,
Самосознанья дух всё рос,
Разбить неравенства вон звенья.
Борьбы был отблеск буйных гроз.
Ведь доносил им Ветер запах,
С какой‐то пряной стороны,
Где нет Свободы в злобных лапах,
Где Муравьи подряд равны…
Они с блаженством то вдыхали,
Желали, было чтоб у них
Такое ж, жили не в подвале,
И Белый не был б адский псих…
Судьбу свою вершить хотели,
Они такие ж Муравьи,
Хоть цвет другой и был на теле,
Такие ж дети у Земли.
По существу, и нет различья,
А значит, все равны вокруг,
Знать, угнетать и нет приличья,
И преступленье – гнать в Ад мук.
К тому ж, есть срок долготерпенью,
К тому ж, копился силы пар,
Чтоб быть под Счастья дивной сенью,
Кулак к тому растил удар.
Сил равновесья уж ничтожно,
Любой подвох бы вызвал взрыв!
Гляделся он бы уж не ложно,
Стал б беспощаден и бурлив!
Уж Чёрных, Прочих – поселенья,
И за Районом уж Район…
Свои порядки там, правленье,
Своя охрана и закон.
Туда не суйся, гонор Белый!
Ты там никто и твой там крах,
Хотя и будешь нагло‐смелый,
Вон разнесут тебя во прах!
Их Муравейники – халупки,
Создать хоромы нет ввек средств,
Вот осыпаются и хрупки
Все с края пышнейших соседств
И в окруженье изваяний
Героев Белых и солдат
В чинах великих, высших званий,
Что принесли не Белым ад…
Детей пугали малых ими,
Чтоб обходили стороной,
Не почитали ввек святыми,
Ведь касты были те иной.
На них и пыжилась всех злоба,
И был в их сторону плевок,
У тех бездонная утроба:
– Не чти таких вовек, сынок.
И так в цветных всех поколеньях
Был ненавистный к Белым взгляд,
Хотя стояли на коленях
Пред ними. Душ то не парад.
Но сила духа всё же зрела,
А там, глядь, смелость родилась,
Отпор чтоб Белым дать умело,
С себя чтоб сбросить кличку «мразь».
В протестах были чудо‐дрожжи,
Глядишь, хоть мал, но в том успех.
И Белый, чуя силу, в дрожи,
Глядь, он ничтожен средь их всех.
А потому спешит к насильям,
Убийствам, ярый взвив террор
Со всем свирепейшим двужильем,
В разбой пускаясь и разор.
Но есть конец долготерпенью,
И исчезает напрочь страх,
И раболепье к униженью,
И тяга в равных быть правах.
И вырывается наружу
Вдруг возмущенья дикий пар!
Вдруг смелость, свойственная мужу,
Несёт врагу что свой удар!
Все взъерепенились стихийно,
Жилища Белых разрушать
Вон принялись все самостийно,
В себе борьбы почуяв рать!
Пошли свирепые погромы
И статуй Белых напрочь снос:
– Долой неравенства законы!
И задирали гордо нос!
То месть была за все страданья,
За рабство многие века,
Пустились души их в исканья
Уж жизни лучшей, велика