Клещеевка стала уже нарицательной и проклятым местом, как прошлой осенью Терны, Васильевка, Невское. Хотя таких Клещеевок здесь более чем – и больших, и малых. И всё-таки в Клещеевке по-прежнему муторно: грохочет день и ночь, село ровняют артой, укры лезут на высотки упрямо, буквально по своим трупам, а наши упорно отбиваются. Вроде бы и слова схожие по значению – «упорно» и «упрямо», а вот понятия всё-таки разные. Украми движет наркота и страх как доминанта их упрямства.

А вот у нас упорство – это всё-таки наше, родное, русское.

Почему помянул Клещеевку? Ушли «вагнера» или ушли «вагнеров» – не важно, но пока сбылось пророчество Пригожина, что уход «вагнеров» обернётся позиционкой и продвижение либо захлебнётся вовсе, либо будет в полшажочка и с большими потерями, потому что армия не готова к «рубилову». Да она ко многому не готова, только вот умолчал он о цене своих побед, а она далеко не малая. Хотя он прав в том, что его «вагнера» – это рэксы войны, что равных им в городских боях в нашей армии, да и не только в нашей, нет.

Из боя под Клещеевкой вышли четверо: трое ранены, один контужен – его взрывами трижды швыряло, как мячик в центрифуге. Не просто вышли – вынесли всё «железо» – АГС, «Корд», РПК, автоматы, каски, броники, разгрузки. К слову АГС весит три десятка кило, «Корд» – двадцать пять, броник с разгрузкой – без малого пуд. И всё это вытащили четверо – трое раненых и один трижды контуженный.

Троим всё-таки выдали справки о ранении, четвертому, контуженому, нет: ротный фельдшер решил, что контузия – пустяк, не стоящий его бумаги. И вообще с контузиями разбираться надо, а то как чуть что, так контузия, хотя налицо – симуляция. А у симулянта голова распухла, под глазами круги иссиня-чёрные от сотрясения мозга, но видимых-то ран нет!

Пока на них документы оформляли, они глотали какие-то таблетки, запивали энергетиком и отнюдь не собирались в госпиталь: только обратно на позиции. Не в состоянии шока говорили – сутки выбирались, так что шок, если и был, давно прошёл, и не бравировали вовсе: они уже знали цену смерти. Там оставались их товарищи, и они должны быть с ними. Вот так просто говорили, без патетики, словно в магазин за хлебушком собрались.

А контуженый ничего не говорил: он просто не мог говорить, а только мычал да заикался и знаками давал понять, что никуда от своих товарищей, ни на шаг, что они одной пуповиной связаны.

Говорят, что больше половины штурмов[22] – зэки. Не знаю, как было у «вагнеров», но в нашей бригаде их едва пятая часть наберётся. Но какая! А нашей потому, что замкомбрига наш земляк, наш друг, такой же «отмороженный» и не очень нормальный, как и мы сами, и опекаем мы его ещё с прошлого года. И гордимся им, потому что таких, как он – по пальцам пересчитать. Имя своё он запретил упоминать – не нужна ему слава. Осмелюсь назвать его позывной – Филин. Этим всё сказано для людей сведущих.

Правовой статус бывших заключённых размыт, да и государство этим не слишком озабочено: зэки в «штурмах», а значит, решается проблема содержания осуждённых, проблема их будущей социализации, проблема фронта. Они без имени, звания, прав – только личный номер и жетон с литерой «К» – в обиходе «кашники». Они разные: мастер спорта, срок в двадцать два года за двойное убийство («замочил» приехавших дербанить его бизнес рэкетиров); криминальный авторитет, пятнадцать лет за наркоту (говорит, подсунули опера, потому что ну никак взять иначе не могли); совсем молоденький паренёк – девять месяцев за кражу, отбыл пять. Украл шоколадку и ещё что-то по мелочи в магазине, но хватило на срок – к таким суд щедр. Как говорит один мой знакомый, укради миллион – депутатом или сенатором станешь, а мелочь какую-нибудь – срок огребёшь. Но для нас они все зэка на одно лицо, от которых исходит опасность: чёрные души и мысли чёрные. Чернорабочие войны. А на поверку дело делают светлое – за Россию головы свои кладут. Хотя это уже слишком пафосно: они просто реализуют шанс изменить свою жизнь, вектор которой уже однажды менял направление. А у кого-то и не однажды.