За эти беглые минуты, что я провел в прихожей над раскрытым дядиным саквояжем, я узнал нового человека. Не того хмурого мужчину неопределенного возраста с недельной щетиной и пустыми бледно-сапфировыми глазами, который вчера так нехотя жевал свое последнее картофельное пюре, а настоящего человека, у которого когда-то были жена и двое бойких мальчишек. Он много читал и умел управляться с чертежными приборами, строил дома!

Мой мозг судорожно искал материалы, которыми я мог бы дополнить дядин образ, внезапно ставший мне приятным. Мама же рассказывала об их детстве! Как они вместе гостили у прабабушки и дядя бесстрашно закрыл ее от внезапно напавшей бродячей овчарки и потом стойко переносил уколы в живот. О том, как он развлекал детвору смешными небылицами и все девчонки в их дворовой компании заливались хохотом.

Оказывается, я знал его. Мама пыталась поделиться со мной частичкой своего мира, а я был так невнимателен…

Я знал его, но не того дядю Колю, который переступил порог нашего дома две недели назад. Другого – юного мальчика из солнечных маминых воспоминаний, которого никак не отождествлял с нежеланным гостем.

Содержимое саквояжа сделало его образ в моей голове зрелым и самостоятельным. Мне стало невыносимо стыдно. Рядом с нами умер человек. Не кусок плоти со вчерашним пюре в стылом желудке, а ЧЕЛОВЕК, внутри которого некогда клокотала целая вселенная. Он приехал к нам, потому что больше его нигде не ждали. Все эти дни он жил рядом, а я с удовольствием демонстрировал всем своим глупым видом зарвавшегося подростка свое полное безразличие к нему.

«Сейчас или никогда!!!» – закричал мой внутренний голос. Взгляд переместился на закрытую дверь страшной комнаты. Не давая себе времени на размышления, я приоткрыл ее и осторожно заглянул.

Штора задернута, кровать застелена, вокруг – образцовый порядок. Все как всегда, за исключением лишь одного. В углу, рядом с окном, на исчезнувших с кухни табуретках стоял обитый красным бархатом деревянный ящик. Коробочка для человека, который утратил силу мысли и дар речи. Перестал дышать.

Я решился войти. Эта комната была маленькой, около десяти метров площадью. Сделав несколько шагов, я оказался рядом с гробом. Ноги дяди были укутаны белым покрывалом с вышитым на нем золотистым крестом. Посиневшие руки сложены на животе. Его лицо было желто-лиловым, а губы фиолетовыми. Веки казались налитыми кровью, застоявшейся и давшей им кобальтовый оттенок. Дядя был одет в свой старый, купленный еще в Союзе коричневый пиджак – именно в нем он был на фото со стройки. В нем он переступил порог нашей квартиры две недели назад. И в нем же он ее покинет завтра. Навсегда.

Опустошение. Мой самый жуткий страх снял маску и показал свое изуродованное, растоптанное миллиардами поколений нескончаемого людского потока лицо. Он терзал меня так долго, но вера в наличие смысла человеческой жизни помогла мне спрятать внезапно ставший глупым страх глубоко за полупрозрачной ширмой хрупкой мальчишеской души.

Я знал, что дядя не шелохнется, не поведет рукой. Его глаза не откроются, а губы не произнесут ни слова.

Мне было шестнадцать. Тогда я впервые понял, что жизнь рано или поздно закончится и я стану покойником – самым нежеланным гостем в любом доме.

И, когда мое тело предадут земле, я буду смотреть на людей с матовой бумаги выцветших фотографий, а в их головах будет звучать мой голос. Они будут переделывать его интонацию на свой мотив, на свой лад, будут говорить с собой за меня, а мое мясо и кости в это время будут поданы на стол к омерзительным жирным червям, ничего не смыслящим в правилах похоронных обрядов.