Он ничего не потерял. Он кое-что приобрел.

Я отвернулась.

– Сиризены сказали мне, что беженцы устроены, – произнесла я. – Хочу их увидеть, прежде чем браться за другое.

– После можно будет.

– Я прежде всего повидаю их. Потом будем работать.

Видно, она по моему голосу поняла, что спорить бесполезно, потому что с досадой вздохнула:

– Хорошо, если ты настаиваешь.

Это были не дома – лачуги. Треллианских беженцев разместили в больших уродливых строениях у городской черты; камень крошился, дерево прогнило. Внутри они оказались разбиты на маленькие комнатушки, что было бы и не плохо, не будь они такими ветхими и запущенными. И местность кругом выглядела не лучше. Здания стояли за пределами столицы – достаточно близко, чтобы над ними нависали стены и виднелись башни за стенами. Так близко, что у меня вспотели ладони при мысли о скором сражении за город.

– Здесь безопасно, – заверила в ответ на мой вопрос Ариадна. – Никому эта земля не нужна. Да и не станут ни Авинесс, ни Зерит разрушать город, который рассчитывают занять, – ни внутри стен, ни снаружи.

Мне это не нравилось. Совсем не нравилось. И я холодела, будто в ледяной тени, вспоминая все, чего не додумалась внести в договор. Я не один час обдумывала свои требования, постаралась избежать всех возможных ловушек. Но могла ли я предотвратить вот это? Как было подобрать слова, требующие, чтобы уборные работали и окна были целыми?

Беженцы деловито устраивались в новой жизни, уж какая была. Но магия во мне улавливала в них не только радость, но и сомнения. Они, что ни говори, знали, как выглядит убитая войной земля. И знали, что ей грозит.

Нура с Ариадной отошли в сторону. А вот Саммерин остался со мной, и его молчание говорило, что думает он о том же.

– Я должна была предусмотреть, – вырвалось у меня.

– Невозможно предвидеть все исходы.

«Но нельзя ли было выторговать за мою жизнь больше этого?» Я не сказала этого вслух, но Саммерин коснулся моего плеча, коротко, без слов утешая в невысказанной боли.

Потом я помогала Серелу перебраться в новое жилье. «Перебраться» – не совсем то слово, ему просто надо было разобрать свои пожитки. Из имения Эсмариса он захватил всего один маленький мешок – потертый кожаный ранец, с которым и там не расставался. Пока он доставал из него три рубахи и две пары штанов, я обошла комнату, подсчитывая пятна сырости на потолке. Четыре потрепанные, изорванные книги он бережно сложил в углу, где стена сходилась с полом, – книжных полок не нашлось. В единственный шкафчик с ящиками он спрятал три вещи: серебряное ожерелье – я знала, что оно перешло к нему от матери. Жестяную дудочку, на которой он за эти годы наловчился красиво играть. И вырезанную из кости фигурку птицы.

Последним был его меч – самое ценное имущество, возможно стоившее дороже всего жилища.

– Я его чуть не оставил, – заметил он, отложив оружие, и, наморщив нос, смерил его взглядом. – Он… это его, знаешь?

– Знаю.

Я вспомнила окровавленный плащ, который с наслаждением сбросила сразу после прибытия на Ару. Вспомнила, как скручивались в очаге у Макса клочья моих обрезанных волос.

– А все-таки… – Серел тронул рукоять, как трогают за плечо друга. – На всякий случай.

На всякий случай.

Как мне хотелось, чтобы моему другу никогда больше не выпало «всякого случая». Чтобы ему можно было расстаться с острой сталью. Я смотрела, как Серел кружит по комнате, изучая свое новое жилье, и комок вставал у меня в горле.

– Прости, – сказала я. – Не думала, что будет так… – Я запнулась на слове. – Я скоро раздобуду тебе что-нибудь получше.

– Что? Да тут шикарно! – Он наградил меня ухмылкой.