«По характеру Вера Максимовна была тихая, скромная, незаметная и какая-то спокойная, никогда не раздражалась, не сердилась, не кричала. Добрая и ласковая, она, видимо, очень любила детей, которых не надеялась уже иметь. Потому и взяла меня, беспризорного ребенка… В отношениях с другими была добра и приветлива, неспособна была кого-нибудь обмануть или обидеть. Сама она не унывала. Не помню, чтобы она была хмурой, мрачной, в плохом настроении. На лице почти всегда была добрая улыбка. Когда рассказывала мне про свою жизнь, никогда не жаловалась на судьбу, никого не осуждала, ни о чем не жалела. Наоборот, говорила, что всем довольна, жизнь у нее хорошая, никто ее не обижает…»

Отец снова стал получать письма от семьи, все были вместе, кроме его отца, о месте захоронения которого так никогда и не узнали. Но была жива его мама, младшая сестра и младший брат, который наконец нашелся. Война продолжалась, и жизнь продолжалась. И чувство юмора, которое было с отцом всю его жизнь, не покидало его и тогда:

«Добрый день, мама! Получил от тебя сразу два письма, а отвечать нечего, т. к. только вчера я отправил тебе письмо. Пока все без перемен. А это только для Гени (ему было шесть лет). Ты, Геня, просишь у меня сапоги, галифе и ружье. Я и выслал бы тебе, так вот беда: не знаю, какой тебе нужен размер, – а то пришлю галифе, а оно окажется велико, или получишь сапоги, а они тесны. Насчет же ружья я тоже сомневаюсь: ты какое просишь – обыкновенное или полуавтоматическое? Я уж тут выбирал-выбирал, а потом решил, что все это сделаем тогда, когда я приеду. Но если тебе очень хочется, то напиши – я посмотрю-посмотрю, да и пришлю тебе какой-нибудь станковый пулемет – подойдет? Ну, пока до свидания; будь здоров, не кашляй. Передавай привет маме и Мусе… Павлик. (обрат. адрес: Полевая почта „72410-Ф“)».

Наконец долгожданный день наступил – в январе сорок четвертого дивизия получила приказ: прорвать рубеж! И они его прорвали! И началось наступление! И освобождение населенных пунктов. И это не просто населенные пункты – это люди! И они их освобождали! Нам не дано испытать такого счастья. Но и таких страшных трудностей…

Возвращаясь после очередного наступления с пехотой, чтобы подтянуть орудия, отец наступил на мину, ему раздробило стопу. Это, наверное, была ужасная боль, но впереди была еще ужаснее…

Пока отца доставляли в полевой госпиталь, началась гангрена. Необходимо было срочно удалить голень. А в госпитале нет обезболивающих средств. Если ждать, пока привезут, или ехать туда, где они есть, придется удалять всю ногу. И отец решается на ампутацию без обезболивания…

Потом это решение ему воздалось: благодаря тому, что отняли только голень, отец смог впоследствии и на лыжах ходить, и с нами играть, и много еще чего, чего не смог бы без ноги. Но ведь он ничего этого не знал тогда, когда решался на это! Опять пытаюсь себя представить… — ни за что бы не смог, мне кажется. Даже представить не могу. А отец смог – и представить, и решиться, и выдержать. Его решение, выдержка и воля поразили даже видавших многое врачей. А он даже сознание не потерял. Потом, конечно, это сказалось – первый инфаркт в сорок четыре года. Сердце-то все помнило… Пройти через тяжелое испытание ради будущего – вот что он умел и еще не раз в жизни доказал это. Ради будущего – он в него верил.

Так закончилась для него война. Точнее, не война, а его в ней участие. Потом отец не раз с горечью говорил маме (а она уже рассказала мне), что он очень жалел, что не довелось участвовать в последующих сражениях и вместе со своими однополчанами испытать эти радость и гордость победных боев. Он лежал в госпитале (в Красноярске, эвакуационный госпиталь 985, третье отделение, тридцать третья палата) и о дивизии узнавал издалека – в январе сорок пятого она вышла к Одеру, а войну закончила в Берлине. Ей присвоили звание краснознаменной и поставили памятный знак ее воинам.