Из персидской органди[132], «рисованной узорами в новейшем вкусе», рекомендовалось шить бальные платья. И даже для производства шелковых чулок теперь предпочитали не ценный итальянский, а персидский шелк, стоивший дешевле[133]. После 1828 года Иран стал важным импортером добротных и недорогих хлопчатобумажных тканей. В конце 1820-х его привоз составлял 1,2 миллиона рублей серебром, в середине 1840-х – уже 1,5 миллиона[134]. Для сравнения – импорт хлопка из Турции в то же время не превышал 500 тысяч рублей серебром[135].
В Россию привозили и знаменитую иранскую хну, которая неплохо закрашивала седину. Впрочем, употреблять ее следовало с великой осторожностью: в противном случае шевелюра обретала оттенок медной проволоки.
В 1834 году Фетх Али-шахумер, и его преемник, слабовольный Мохаммед-шах, попал под влияние Англии, что сказалось на сокращении объемов импорта из Ирана, но не повлияло на привоз персидского шелка. Если в 1834–1838 годах он составил 202,5 тысячи рублей серебром, то через десять лет объемы поставки существенно выросли и составили почти 687 тысяч рублей[136]. В 1840-е годы ввели даже особые правила по транзиту персидского шелка через Астрахань и Таганрог в другие страны. Этим хитрым прибыльным делом имели право заниматься только русские купцы 1-й и 2-й гильдии. При перевозке материи им возвращали уплаченную 5 %-ную пошлину. Любопытно, что во время и сразу после Крымской войны торговля с Персией ожила. Особо активно она развивалась тогда в иранской приморской области Мазандеран. Там наши купцы сбывали сталь, хрусталь и сукна. Оттуда, тяжело скрипя, шли в Баку и Астрахань туго набитые сказочными товарами русские торговые суда.
В 1850-е годы в Петербурге пользовались особым спросом разноцветные полосатые «шали Тифлис», которыми бойко торговал магазин Дюбуа. Стало модно рядить детей эдакими горскими князьями, особенно когда отправлялись с ними в гости или в театр, где такой слегка гротескный наряд был вполне уместен. «На днях, – сообщал журнал «Ваза», – мы встретили мальчика лет десяти в черкесском костюме. На нем была черкеска верблюжьего цвета с патронами на груди, обшитая серебряной тесьмой; панталончики сверх черных с красной оторочкой черевиц, шапка с желтым верхом и белым мехом, и на поясе маленький кинжал в бархатных ножнах»[137].
Простолюдины от светской публики не отставали. Жители Кавказа наловчились смешивать элементы русского и местного стилей, что подмечали многие путешественники: «Мушкетер иногда в татарской шапке, а каменщик-персиянин в солдатской шинели, которая беспорочно выслужила срок за Кавказом»[138].
Пленение Шамиля и «замирение» Кавказа отразились даже на кондитерском искусстве. В 1859 году стало модно лакомиться пирожными «Шамиль» и «Барятинский», которые бесподобно готовили в кондитерской братьев Вольф.
Военные приобретения России в Закавказье принесли барыши фабриканту Кастелле. В 1827 году он носился между Тифлисом и Баку с быстротой Гермеса, так сказать, прощупывал почву, намечал точки для будущих шелкопрядных мануфактур. Пожалуй, Кастелла был первым, кто понял выгоду такого предприятия. Ведь итальянский и французский шелка обходились России недешево (примерно от 1250 до 1500 рублей за пуд). Кавказские, грубые, диковатые, стоили дешево, и обрабатывать их на месте было гораздо выгоднее, чем везти в другие губернии. Кастелла создал в Закавказье шелкообрабатывающие предприятия «по лучшей иностранной методе», и вскоре его шелка уже представляли на крупных российских выставках, в том числе на первой публичной выставке российских мануфактурных изделий в Санкт-Петербурге в 1829 году. К несчастью, Кастелла скоропостижно скончался, и его предприятие зачахло. Впрочем, у него появились последователи: например, помещик Алексей Федорович Ребров, организовавший в 1828 году плантацию шелковичных деревьев на базе своего ставропольского поместья и мануфактуру по обработке шелка. Московские скептичные фабриканты лестно отзывались о сырце Реброва и, между прочим, отметили, что «оный по тонине его превосходит даже итальянский». Похвала более чем высокая.