Принц Хозрев-Мирза

Позирует в шапке-«колахе». Конец 1820-х гг.

Шахский внук, Хозрев-Мирза, милый юноша шестнадцати лет с персиковыми щеками и опушкой застенчивых усиков, произвел в столице самое приятное впечатление. Все как-то сразу забыли о войне, резне и Грибоедове. Петербуржцы не пропускали ни одного случая поглазеть, хотя бы издали, на дивную дикую свиту принца. Щеголи кое-что примечали и умыкали для себя. Их особенно вдохновили черные высокие шапки, которые они стали разыскивать у торговцев или заказывали их точные копии, тыча портного носом в гравированный портрет шахского внука, разлетевшийся в колоссальных количествах по Петербургу. Так появились «эриванки».

Все в столице без устали расточали комплименты экзотическому принцу. Дамы лорнировали его в театрах и ловили его жаркие взгляды, отмечали его грацию, гибкость и бархатные глаза. Некоторые даже находили определенное сходство Хозрева-Мирзы с великой княжной Марией Николаевной, и дочь императора считала эти сравнения прелестными и пыталась усилить мимолетное сходство, появляясь в маскарадах одетой персидской шахиней. «Он сделал большой эффект в Петербургских обществах. Дамы не давали ему прохода на гуляньях», – записал актер Каратыгин о принце.

Хозрев-Мирза приехал не только с миром, но и с вестями о том, что носят при шахском дворе. Эти вести в виде чудесных вещиц были представлены при дворе: «Императрице поднесли прекрасные подарки: персидские шали, драгоценные ткани, работы из эмали, маленькие чашки для кофе, на которых была изображена бородатая голова шаха. Государь получил чепраки, усеянные бирюзой, и седла с серебряными стременами. Я еще не упомянула четырехрядный жемчуг, который отличался не столько своей безупречностью, сколько длиной. Мама охотно носила его на торжественных приемах, и я его от нее унаследовала»[118].

И даже через десять лет этот шахский жемчуг все еще мерцал на платьях и запястьях великих княжон. К примеру, с воскресными платьями, сшитыми из русского бархата (его производил купец Рогожин), дочери Николая I непременно надевали «нитку жемчуга с кистью, подарок шаха Персидского»[119]. То же делали и столичные щеголихи, о чем поспешил уведомить светский журнал: «Большие нитки бус, доходящие почти до кушака, довольно похожие на знаменитые жемчужные четки покойного персидского шаха»[120].

В конце 1830-х годов в России появилась мода на персидские тюрбаны «с золотыми шнурами, с канвовым донышком, на манер соломки»[121]. Такие, по сообщениям журнала «Галатея», очень полюбились столичным щеголихам. В Москве их тоже бойко покупали, к примеру, в магазине «Maxence».

Прогулочное манто с двойными «персидскими» рукавами

Вторая половина 1850-х годов

Великосветские ферты являлись на костюмированные балы верными персиянами, а свои кабинеты и гостиные они наполнили драгоценными кашмирскими коврами, холодным оружием и чубуками.

«Хозрев-Мирза навез кучу шалей», – сообщала Александра Смирнова-Россет[122]. Такие же цветастые кучи навезли из Персии смышленые русские купцы, ловя подходящий политический момент. В 1820-е годы средний тариф за привоз этих изделий составлял 8–10 рублей серебром с фунта. К 1831 году он вырос на 12 %, что сказалось на цене самих шалей. Дамы покупали их втридорога, но эти искристые, шелковистые, броские материи вполне стоили опустошенных бумажников мужей. В Москве шали, а также иранские и турецкие ткани можно было купить в магазине господина Майкова и в «Английском депо» господина Эйхеля на Лубянской площади (там же предлагали, между прочим, индийские шали Lahor