В это время в радиостанции зашипело, и противный голос раздался:

– Это кто на столь секретной частоте эфир засоряет? Кому жить спокойно надоело?

– Это я, – кричит в микрофон Педро. – И жизнь моя совсем не спокойная.

– А, – отвечают, – это ты, коллега? Так зря волнуешься и нас тревожишь, твои бомбардировщики уже на подлёте, сейчас помогут вам по полной программе.

Мы с Фуэнтесом глаза вытаращили и ужас испытали немалый.

– Не надо нам уже никаких бомбардировщиков! – орём в две глотки. – У нас давно бой закончился, и мы победили!

Там в рации замешкались немного, а потом доверчиво сообщают:

– Ну, отменить бомбардировку мы уже не можем – она из другого центра координируется да такие вопросы с кондачка и не решаются. Поэтому желаем вам просто удачи, без удачи вам хана. Может, будут у вас какие-нибудь последние желания?

– У меня товарищ ранен, – говорю им. – Ваш коллега по работе. Его на две половины разорвало.

– Ну, тут уж ничего не попишешь, – отвечают мне бесчувственно. – Единственное, чем можем помочь – это попросить пилотов, чтобы вместе с вакуумными бомбами скинули вам и полевой хирургический комплект, чтобы наш раненный секретный агент, прошедший всевозможные подготовки, если выживет, смог себя сшить прямо на месте. На этом адью, ребята, мужайтесь. А секретную рацию перед гибелью уничтожьте обязательно.

И отключились, сволочи. А тут на горизонте и родные самолёты показались, – мчатся на нас, воют, и от воя этого нарастает в наших душах смятение немалое. Стали мы место выискивать, чтобы от бомбёжки схорониться получше, да только где его найдёшь среди снега на верхушке горы?

Побегали-поползали мы с Педро по ледяному пятачку, да только видим, что поздно бегать и на что-то надеяться.

«Ну, – думаю, – вот и пришёл твой конец, Панкрат Акакьевич. Не видать тебе больше ни посёлка родного, ни Нюрки придурковатой, а геройские почести запоздало и бессмысленно настигнут тебя только в посмертном виде. Может, районную школу для умственно-отсталых твоим именем назовут, может мост через нашу речку-говнотечку…»

И тут в голове как молния сверкнула: а может, и пенсию за меня Нюрке начнут выплачивать?

И вот это последнее предположение меня совсем расстроило и взбесило: я тут под бомбами погибай, а эта сволота сисястая будет на мои кровные, личной смертью заработанные, гулять там, веселиться и вести аморальный образ жизни? И до того мне такой расклад обидным показался, что решил я ни в какую не погибать! «Не помру, – думаю, – всем назло! Не бывать тому, чтобы я ещё своими смертями каждую безмозглую курву материально обеспечивал!» И от той злости уверенность во мне проявилась почти маниакальная, что не помру я сегодня, хрен возьмут меня все вакуумные бомбы и мороз с ветром.

А бомбардировщики налетели как коршуны, груз свой смертоносный вместе с полевым хирургическим комплектом на нас сбросили и заодно окончательно оглушили диким воем. Сидим мы оглушённые и понять не можем: то ли рвутся бомбы уже, то ли нет ещё? Потом земля под нами слегка содрогнулась разок-другой и опять тихо стало. Мы рты разеваем как рыбы, на берег выброшенные, и ладонями себя по ушам похлопываем, чтобы, значит, подручными средствами слух нормализовать. А когда вокруг огляделись – мама родная! – а кругом хвосты бомб неразорвавшихся из сугробов торчат! Уж не знаю, почему они не разорвались при падении – то ли просроченные были, то ли их взрыватели тоже какой-нибудь другой центр координировал, – но все они в Джомолунгму воткнулись безрезультатно да так и замерли в вечном безмолвии. Лишь две из них отбились от коллектива, при падении по склону покатились, где-то там ниже о камни постукались посильнее да, видать, от этого случайно и хлопнули – то и были два содрогания земли, которые мы с Педро почуяли. Пошёл я гулять меж этих бомбовых хвостов как по лесу и нашёл хирургический комплект. Принёс, отдаю агенту и говорю: