Конечно, все эти примеры еще ничего не решают. В самом деле, неизвестно, действительно ли в приведенных случаях имеются разные проявления одних и тех же способностей или же некоторые люди, как обычно говорят, особенно «щедро одарены природой».

Есть однако и другие основания считать, что многие способности не так уж жестко приручены к какой-либо одной профессии. Эти основания коренятся в сходстве требований, предъявляемых к человеку разными видами деятельности.

Когда мы знакомились со способностями к математике, то говорили о таких качествах, как обобщение математических объектов, отношений и действий, способность мыслить свернуто и экономно, переключаться с прямого на обратный ход мысли. Все эти качества были обнаружены психологом В.А. Крутецким при специальном изучении математических способностей. Но разве они необходимы только математику? Способность к обобщению, свернутость, гибкость мысли важны для решения самых разнообразных мыслительных задач не только в любой науке, но и в обыденной жизни. Именно эти качества выдающийся советский психолог С.Л. Рубинштейн считал характерными для всякого мышления. Конечно, в математике они применяются к особому содержанию – математическим объектам, отношениям и действиям и приобретают в связи с этим особую форму. Недаром мы говорим о «математическом складе мышления». Но это – именно особая форма общих умственных способностей.

Несомненно, есть много общего и в разных видах искусства. Все они требуют образного и «пристрастного», эмоционально насыщенного восприятия мира. С этой точки зрения вполне понятны слова поэта И. Сельвинского: «Когда я впервые знакомлюсь с каким-нибудь молодым поэтом, который меня интересует, я всегда стараюсь выяснить, рисует ли он, играет ли на чем-нибудь, поет ли. Положительный ответ укрепляет в убеждении, что я имею дело с подлинным художником».

Несколько труднее на первый взгляд указать способности, необходимые для успеха как в науке, так и в искусстве. Слишком укоренились в нашем сознании неизвестно кем и когда созданные представления об ученом как сухом педанте, бесстрастно разлагающем вещи на их составные элементы и питающемся абстрактными истинами, и художнике, живущем одним пламенным вдохновением. Но, конечно же, эти представления не соответствуют действительности. Мы уже сталкивались с интуицией ученого, приносящей науке ее величайшие открытия. Но то, что переживается самим ученым как интуиция, в большой мере сводится к способности мыслить образами (которую иногда называют воображением).

Вот что пишет исследователь интуиции, физик и философ М. Бунге: «Те, кто восхваляет искусство за простор, предоставляемый им деятельностью воображения, и упрекает науки за их мнимую “сухость”, не сумели, видно, продвинуться в науках дальше таблицы логарифмов. Можно доказать, что научная работа требует несравненно большего участия воображения, чем художественное творчество, хотя проявленная при этом изобретательность и не обнаруживается в законченном произведении. Можно доказать, что фотонная гипотеза Эйнштейна (1905), гипотеза Опарина о происхождении жизни из первичной “жидкости” (1923) или электронная цифровая вычислительная машина ENIAC, чудесная служанка прикладной математики (Мочли и Эккерт, 1946) представляют собой произведения, потребовавшие больше воображения, чем “Давид” Микельанджело, “Гамлет” Шекспира и “Страсти по Матфею” Баха».

Может быть, Бунге несколько увлекся. Не стоит противопоставлять друг другу воображение в науке и искусстве, спорить о том, где его «больше». Важнее, как это делает философ Э. Ильенков, подчеркнуть неразрывную связь воображения в искусстве и науке и увидеть глубинные корни этой связи в истории человеческой культуры. Произведения искусства, считает Ильенков, представляют собой взгляд на мир глазами «человеческого рода», являются как бы концентрированным выражением достигнутого человечеством в целом уровня развития воображения. Их значение как раз и заключается в том, что они развивают у людей силу воображения, которая обращается затем на весь остальной, не обработанный ею мир, оплодотворяет научное творчество.