Разумеется, память приукрасила воспоминания, и в течение четырех лет (и пяти месяцев) Джулия часто проигрывала в воображении ту сцену. Сейчас ей казалось, что синяки были плодом страсти, а слезы – лишь доказательством ее чувств к Фрэнку.

На следующий день он исчез. Сбежал в Бангкок или на остров Пасхи, куда-то, где был никому не должен. Она скорбела по нему и ничего не могла с собой поделать. И ее скорбь не прошла незамеченной. Пусть они никогда специально об этом не говорили, но Джулия часто думала, не начался ли развал их отношений с Рори с того самого дня; с тех пор она постоянно думала о Фрэнке, когда занималась любовью с его братом.

А теперь? Сейчас, несмотря на смену домашней обстановки и шанс на новое начало вместе, казалось, все обстоятельства сговорились, чтобы напоминать ей о Фрэнке.

Не только соседские сплетни воскресили память о нем. Однажды, когда Джулия была дома одна и распаковывала личные вещи, она наткнулась на несколько папок с фотографиями Рори. Там было много недавних, с их отдыха в Афинах и на Мальте. Но среди бесцветных улыбок были похоронены снимки, которые она никогда не видела (неужели Рори скрывал их?): семейные портреты, сделанные десятилетия назад. Фотография его родителей в день их свадьбы, черно-белое изображение, которое с годами выцвело до серого. Крещения, где гордые крестные баюкали детей, завернутых в фамильные кружева.

А потом совместные фотографии братьев; младенцы с широко раскрытыми глазами; насупленные школьники на гимнастических соревнованиях и на школьных торжествах. Потом, когда прыщавая подростковая застенчивость взяла верх, количество снимков уменьшилось – пока лягушки не превратились в принцев, перейдя на другую сторону пубертата.

Когда она увидела, как Фрэнк во всей своей красе кривляется на камеру, то невольно зарделась. В юности, как и ожидалось, он любил выставлять себя напоказ и всегда одевался по последней моде. Рори же по сравнению с ним выглядел неряшливо. Казалось, вся последующая жизнь братьев была набросана на этих ранних портретах. Фрэнк – улыбающийся соблазнительный хамелеон; Рори – надежный гражданин.

Когда Джулия наконец убрала фотографии, то поняла, что не только раскраснелась, но и расплакалась. Не из-за сожаления. Она не видела в нем толку. Нет, глаза кололо от ярости. Каким-то образом буквально между двумя вдохами она потеряла себя.

И совершенно точно знала, когда ее хватка ослабла. Когда она лежала на кровати, покрытой свадебными кружевами, а Фрэнк усыпал ее шею поцелуями.

Время от времени Джулия поднималась в комнату с прибитыми к раме жалюзи.

Пока Джулия и Рори не добрались до второго этажа, решив сначала прибраться в тех помещениях, что были на виду. А потому комната осталась практически нетронутой. Закрытой, если не считать редких визитов Джулии.

Она не совсем понимала, зачем туда поднимается или что делать со странными чувствами, которые охватывали ее там. Но что-то давало ей спокойствие в этой тьме; та походила на чрево, чрево мертвой женщины. Иногда, когда Рори отправлялся на работу, Джулия входила в комнату и просто сидела в полной тишине и неподвижности, не о чем ни думая; по крайней мере не о чем, что могла бы облечь в слова.

От этих визитов ее охватывало странное чувство вины, она старалась держаться от комнаты подальше, когда Рори был дома. Но это не всегда получалось. Иногда ноги несли ее туда помимо воли.

Так случилось и в ту субботу, в день крови.

Джулия наблюдала за тем, как Рори чистит кухонную дверь, стамеской снимая несколько слоев краски вокруг петель, когда неожиданно почувствовала призыв комнаты. Довольная тем, что Рори занят как никогда, она пошла наверх.