А потом Черчек остановился. Потому что узрел мужика. Нормального крепкого мужика, и весьма справного, с бородой – разве что рубаха на мужике была чрезмерно тонкая да штаны слишком вытертые. На ногах – не то башмаки, не то черт его разберет… Стекляшки опять же на носу – видел он раньше у одного такие же стекляшки…
Пока Черчек рассматривал мужика, мужик с не меньшим интересом рассматривал Черчека. Потом он зачем-то похлопал себя по рубашке, по штанам и весело спросил:
– Слышь, дед, у тебя закурить нету?
Глава седьмая
Напрасно мы, раз он так величав,Ему являем видимость насилья;Ведь он для нас неуязвим, как воздух,И этот жалкий натиск – лишь обида.В. Шекспир
– …А ты уверен?
– Да вроде… Выползень. Точно. Помнишь, наш Страничник еще рассказывал? И место самое подходящее…
– Так-то оно так… Вот только как бы маху не дать! Кому охота зазря под Переплет шею подставлять? Погляди, тень у него есть?
– Да болотник его разберет! Темно тут, не разглядишь… Ты лучше его ножичком попробуй. У тебя ножевье хорошее, длинное…
– Ага – ножичком! А ты на себя берешь? Ежели выползень – вся Благодать тебе достанется. Слышь, Пупырь – берешь или как?
– Нашел глупого, радости тебе несчитано-немерено… Благодать! А ну как человек это – что тогда?! Может, горожанин заблудился…
Только тут до меня дошло, что я уже довольно долго лежу на чем-то весьма сыром и холодном и вслушиваюсь в этот странный разговор. Следом я сообразил, что говорят явно обо мне. Так это, значит, что? Это, значит, они меня ножичком пробовать собираются?! Оставаться и дальше слушателем мне резко расхотелось. Вот сейчас как пыранут ножичком!..
Я открыл глаза и попробовал резко вскочить на ноги. И вскочил – чему сам изрядно поразился.
Два не в меру грязных, заросших дядьки в неопределенного цвета холщовых рубахах и таких же грубых домотканых штанах испуганно отпрыгнули назад, и один из них поспешил выставить перед собой суковатую палку, а второй схватился за висевший на поясе кривой нож.
– Вы что, мужики, с ума посходили – в живого человека ножом тыкать? У вас тут что – все такие? В смысле с придурью?
Как ни странно, я их уже почти не боялся – они сами выглядели на редкость перетрусившими. Не знаю уж, на каком языке я с ними заговорил, но эти двое меня прекрасно поняли. Как, впрочем, и я их.
– Так ты выползень или нет? – осведомился один из моих оппонентов. – Ишь, распрыгался…
– Вы мне сперва объясните, что такое «выползень», – тогда я вам отвечу.
– Выползень! – радостно констатировал дядька с ножом. – Заморочить хочет! Не будь я Пупырем – морочит! А ну, Юхрим, объясни ему…
– Запросто! – согласился обладатель дубины и немедленно, без всякого предупреждения, огрел меня оным орудием по голове.
Самым удивительным было не то, что я выдержал этот удар и даже не потерял сознания. Было больно, но не слишком. Куда удивительней оказалось другое – дубина, проломив мне голову, рассекла мое тело чуть ли не надвое и застряла где-то в районе живота. При этом тело мое практически не пострадало, мгновенно сомкнувшись, словно вода, которую пытались рассечь топором.
Дубина крепко увязла в моем животе, и теперь Юхрим пытался ее оттуда вытащить. Палка двигалась с трудом, неприятно царапая сучками мои внутренности (или что там теперь было у меня в животе?). Юхрим сопел, кряхтел, но дело шло туго.
Я же был до того ошарашен случившимся, что только через несколько секунд до меня дошло все скотство поведения аборигена. Вернее, обоих сразу – потому что, пока потный Юхрим пытался извлечь из меня свое первобытное оружие, Пупырь, обойдя меня сзади, старательно тыкал мне в спину кривым ножом. И это тоже было не самое приятное ощущение в моей жизни.