Я объявил привал. Обессиленные люди садились на холодный снег, многие сразу засыпали, кутаясь в затертые до дыр плащи, снятые с тел римских солдат или плеча доминуса91. Размещались солдаты, снимали с шестов-фурков92 последние запасы продовольствия и делились ими с женщинами, детьми и стариками. Вяленое мясо, черствые черные сухари, остатки начавшей цвести воды. Гладиаторы охотно отдавали последнее слабой части моего лагеря, во многом потому, что среди этих людей были их дети, жены и родители.

Я ловил завистливые взгляды пехотинцев, которые те бросали на кавалеристов, преодолевших мучительный переход верхом. Никто не высказывал своего возмущения вслух, понимая, какую роль играет конница в нашей войне. Впрочем, я понимал, что вскоре мне придется пустить лошадей под нож. Это только вопрос времени, когда мы перейдем на конину.

– Ты в порядке, меозиец? – Рут поглядывал на меня, когда я не без труда спешился.

– Порядок.

Рут был обязан жизнью тому, прежнему, Спартаку и поклялся, что будет защищать его до конца своих дней. Гопломах был со мной везде и повсюду. Именно Руту пришла в голову мысль окружить прежнего Спартака ликторами из числа военных офицеров.

– Я отведу Фунтика! – он погладил бок моего нумидийского коня, которому я успел дать имя, и, придерживая рукой овечью шкуру, выполнявшую роль седла, повел лошадь к дереву на привязь.

Чтобы прийти в себя, я умыл снегом лицо, взбодрился. На руках остались кроваво-черные разводы – следы копоти погоревшего римского лагеря и крови врага… Мое войско, раздираемое противоречиями, напоминало ладонь с растопыренными пальцами, где каждый отдельно взятый палец представлял легион. Непослушный, своевольный. Ударь открытой пятерней, и я услышу хруст ломаемых пальцев, разобщенные легионы будут разбиты. Чтобы победить Красса, я должен сжать ладонь в кулак, а после ударить.

Перед привалом я назначил экстренный военный совет, куда пригласил своих офицеров. Позиции Спартака в войске подорвались, мне следовало их восстановить. Мне было что сказать, я все для себя решил. Вопрос следовало ставить иначе – найдется ли что сказать моим офицерам? Я хотел посмотреть каждому из них в глаза.

Военный совет должен был начаться с минуту на минуту. Местом встречи с полководцами я выбрал небольшую опушку, что скрывалась за чащей в реденькой роще сразу за холмом, где мы остановились на привал. Могло случиться всякое, и мне следовало позаботиться о том, чтобы встречу с полководцами видело как можно меньше посторонних глаз.

– Идут, – пропыхтел Рут.

Германец привязал лошадей, присел на корточки и растирал снегом измазанные грязью ладони. Я оперся о валун и смотрел на приближающиеся силуэты военачальников – четыре фигуры гладиаторов, первым среди которых шел македонянин Эростен. Пятой фигуры все еще не было видно, и поначалу я насторожился, опасаясь, что Ганник проигнорировал приглашение. Однако вскоре увидел одинокий силуэт кельта, нарисовавшийся за спинами остальных военачальников. Каждый из гладиаторов приветственно вскинул руку, но я остался недвижим. Обвел полководцев тяжелым взглядом красноречивее любых слов. Надо признать, ни один из этих мужественных людей не опустил взгляда, никто не дрогнул.

Повисло молчание.

Ничего не сказал Ганник, вставший по левую руку Тарка и скрестивший руки на груди. Выглядел он отвратительно. Лицо осунулось, ничего не выражало, под запавшими глазами набухли мешки. На руках запеклась вражеская кровь, которую он и не думал смывать. На шее виднелась свежая рана, только-только затянувшаяся кровавой корочкой, неглубокая, но болезненная.