Аня сунула дрожащую руку в отверстие так, что ладонь оказалась с другой стороны. Голубое свечение замерцало и резко загорается ярко красным. Терпимое покалывание пронзило руку. Аня поморщилась, но и тут сдержала слезы.

Процедура, после которой вся твоя жизнь предрешена, проходит достаточно быстро. Маленькая процедура, перечеркивающая всю твою дальнейшую жизнь. Отныне пути назад нет. Никаких разбирательств. Рассмотрений. Это не пустячное нарушение, за которое Аню лишат прав и выпишут выговор. За непростительное нарушение правил и наказание соответствующее.

Вынув руку, девушка сжалась в комок от увиденного клейма. Ало-красное, оно по-прежнему мерцало серебром. Такое яркое, кроваво-красное. Никто не пройдет мимо, все заметят.

Впервые Аня пожалела о своей отметине. И о том, что была колонистом.

***

Все остальное время Аня провела, как в тумане. Охрана отвела в камеру (оказывается, здесь были места для заключения) оставив наедине со своими мыслями. И здесь она не дала волю эмоциям, не заплакала. Да и сил не оставалось на слезы.

Отмерив шагами тесную комнатку, девушка опустилась на металлическую скамью, висевшую на двух массивных цепях, вмурованных в бетонную стену. Даже камера была идеально чистой и светлой, словно бы давала понять заключенному, какой он грязный и лживый.

Все время девушка не сводила взгляда с алого пятна на руке, предрешающее всю ее жизнь. Теперь это клеймо на всю оставшуюся жизнь запятнает. Но она не думала и не переживала за себя. Сейчас ее больше волновало то, что будет с ее родителями. Что будет с мамой и ребенком? Как будет протекать беременность? Будут ли заботятся, должным образом? А еще она волновалась за отца. Аня прекрасно знала, что бывает с мечеными колонистами. Стоит только вспомнить того парня. Как его все сторонились, не хотели общаться. Он был одиночкой, изгоем, с которым никто не хотел иметь дело. Неужели отца ждала такая же участь? Неужели он также будет одинок и никому не нужен? Без мамы, без Ани… Нет, этого не будет! Отец никогда не сломается. С ним все будет хорошо и с мамой будет хорошо.

Вдруг отворилась дверь камеры. Девушка подскочила на ноги. В помещении появился отец. Уж кого-кого, а его она здесь не ожидала увидеть.

– Папа! – Воскликнула Аня. Как только двери были заперты, они обнялись. В объятиях отца она задрожала. Как же ей не хватало этих объятий. И будет всегда не хватать.

– Пап я …

– Милая все будет хорошо, не волнуйся, – успокаивал отец. Он с любовью взглянул на дочь. Столько любви было в его глазах, тепла. Аня и не припомнит, что бы отец с такой пущей любовью смотрел на нее.

– Папа, но я… Что теперь будет?

– Успокойся! Ты мне лучше вот, что скажи, ты кому-нибудь говорила о маме? Может быть Хельге, или еще кому?

– Нет, Хельга не могла, она не стала бы, – Аня сама не раз задавалась вопросом, кто мог рассказать. Кому могло быть известно об этой тайне кроме подруги. Даже в голове не укладывалось, что кому-то придет на ум выдать мать. Так ее подставить. Аня всегда считала, что они одна семья, они все дружны и никогда не предадут друг друга.

– Да кто на такое способен? Я всегда думала, что нас любят и уважают. Сколько ты добра всем сделал и после такого… Немыслимо.

– Пойми сейчас такое время, – Аня с отцом сели на скамейку. Отец продолжал обнимать дочь, поглаживая по спине, тем самым пытался успокоить ее. – А вот в подобных поступках и выражается преданность государству.

– Нет, пап, Хельга не такая, мы же для нее…

Только не Хельга! Они с детства были дружны, как родные. Неужели она могла пренебречь всем, что было между ними и подло предать?