Точно так же когда-то он подогревал себе обед в институтском общежитии на Добролюбова. Только там плита была не электрической, а газовой, которую к тому же удавалось зажечь только со второго-третьего раза.

В знаменитую общагу, через которую прошло не одно поколение будущих литераторов, абитуриентов заселили сразу же по приезде в Москву накануне экзаменов. Вместе с Шаховцевым в комнате оказался шустрый подвижный питерец Влад Коротков, поступавший на отделение критики

Влад как-то сходу пришёлся Шаховцеву по душе. Компанейский и добродушный, он мог мастерски гасить все конфликты и ссоры, сводя дело к шутке. Еще одним ценным качеством соседа по комнате была способность договориться с кем угодно и, как теперь говорят, «решать вопросы». Едва заселившись на Добролюбова, Коротков сумел уломать коменданта, и тот достал откуда-то из закромов списанный холодильник, который они поставили в свою комнату. Вообще-то на этаже имелся подобный агрегат, но продукты из него постоянно тырили голодные сокурсники.

А еще Влад мастерски мог изобразить голоса, преподавателей или просто знакомых, куда лучше именитых пародистов из телевизора. Однажды, перед самой сессией, он даже позвонил преподу по русской литературе и, один в один скопировав мягкий тенорок ректора, попросил его не мурыжить первокурсников на экзамене. И тот, кстати, выполнил просьбу, отпустив весь курс с миром, без единого «хвоста».

Коротков здорово выручил приятеля и накануне вступительных экзаменов перед историей и устной литературой, где-то раздобыв распечатанные на ротапринте и порезанные на мелкие квадратики шпаргалки. Хотя, как выяснилось потом, подобные перестраховки были лишними. Всех, кто прошел творческий конкурс и был отобран руководителями семинаров (которых здесь почему-то звали мастерами), на экзаменах вытягивали. Да и главным испытанием на самом деле были не изложение и не история с русским, а маленький рассказик-этюд на заданную тему. В первую очередь тут ценились способности и талант будущих литераторов, а не знания даты восстания Разина или особенностей наречий.

На первом же семинаре, где разбирали «Дом на углу» − лучший на тот момент рассказ Шаховцева, который больше всего понравился ректору, – сотоварищи-студенты не оставили от опуса новичка камня на камне. Поначалу Ваня даже опешил: с какой язвительной дотошностью все эти старшекурсники придирались к каждому слову, к каждой фразе! А уж как прошлись по сюжету!.. Шах уже было совсем сник, когда наконец слово взял Веселецкий. Взяв со стола шаховцевский «Дом…», мастер нацепил модные в ту пору очки в тонкой металлической оправе и начал неспешно разбирать абзац за абзацем.

− Говоришь, этот кусок нужно выкинуть? – обратился он к одному из студентов, невысокому белобрысому парню, который больше всех громил рассказ новичка. – А откуда тогда мы узнаем, где и как главный герой познакомился с девушкой? Да, можно было бы и лучше ее образ подать, как, к примеру, Гончаров в «Обрыве» описал Марфиньку… Но тем не менее картинка-то получилась! А насчет того, что в рассказе слишком заметен сам автор – это ты прав. Не надо считать читателя глупцом и все ему по сто раз разжевывать…

Когда же семинар закончился и возбужденный народ, продолжая бурно спорить, устремился на волю из душной, переполненной аудитории, Веселецкий сделал знак Шаховцеву задержаться. Вместе они зашли на кафедру литературного мастерства – в две смежные комнатушки, уставленные одинаковыми шкафами, забитыми папками с творениями студентов. Мастер по-хозяйски расположился за одним из столов, пошарил в приставной тумбе и, вытащив початую бутылку «Белого аиста», щедро плеснул прямо в стоявшую сбоку кофейную чашку: