На таких же позициях стоял Завадский и Циранкевич, я уже не говорю о Бермане и Минце. Одним словом, все руководство считало, что освобождать Гомулку они не имеют оснований и не имеют желания. Я был искренне огорчен. Но я ничего не мог поделать, ведь требовать мы не имели права.

Дальше – больше: у Охаба возникло желание вывести Циранкевича из состава руководства. Я доказывал, насколько мог, что нельзя этого делать, надо помнить, что их Объединенная партия сложилась главным образом из двух партий: коммунистической и пэпээсовской. Товарищ Циранкевич представлял ППС, и, если его устранить, это приведет к развалу коалиции. Организационно, может, все останется по-старому, но большую часть Объединенной рабочей партии Польши вы восстановите против себя. Мне доказывали, что он слаб как руководитель.

Я убеждал их:

– Товарищи, вы же должны понять, что он себя ведет так, потому что не чувствует поддержки, вот и получается, вроде он проявляет нерешительность. Если бы товарищ Циранкевич имел возможность возглавить и реально занять первое место в правительстве при условии поддержки в партии и в народе, вы бы увидели, какие способности он проявил бы. Если вы его удалите, будет нанесен большой ущерб коммунистическим партиям всех социалистических стран. Социал-демократические лидеры Запада тогда говорили, что коммунисты пошли на конъюнктурное объединение с социал-демократами, а когда они укрепятся, то выбросят из власти лидеров социал-демократических партий.

Если бы Польша «выбросила» Циранкевича, то это пагубно отразилось бы и на Германской Демократической Республике. Там Отто Гротеволь, лидер социал-демократов, тоже возглавлял правительство. Аналогичная ситуация была и в других социалистических странах. Мы заглядывали вперед и видели, что в рабочем движении должно создаваться что-то типа левого фронта, объединения левых сил. И сейчас в некоторых странах при выборах в парламент объединяют усилия коммунисты и социал-демократы и получают довольно положительные политические результаты. Это был вопрос принципиальный, и он относился не только к Польше.

Однако вернусь к проблеме Гомулки. Спустя некоторое время польские товарищи приехали к нам на отдых в Крым. Там я опять затронул в разговоре с Охабом вопрос о Гомулке. Он продолжал стоять на прежней позиции, но никаких доводов за то, чтобы Гомулку продолжать содержать в заключении, не привел и лишь доказывал, что его освобождение создаст трудности в их руководстве.

Между тем в самой ПОРП нарастало мнение, что Гомулка находится в изоляции без вины. Разъяснения польского руководства по этому вопросу, которые оно давало партии, уже не производили никакого впечатления. Но волнение было подспудным и еще не выплеснулось на поверхность, потому что все главные газеты находились под руководством тех людей, которые выступали против Гомулки.

Волна протестов набирала мощь, особенно среди студенчества и интеллигенции. Ширилось движение за освобождение Гомулки.

Я пытался время от времени от имени советского руководства протолкнуть освобождение Гомулки. В то время в Польше уже складывалась неприятная ситуация: враждебные нам силы объединились под лозунгами освобождения Гомулки. Новое руководство, если хотело сохранить свой авторитет, должно было освободить Гомулку. Но они не осознавали происходившего, проводили старую, порочную линию, продолжали держать Гомулку в тюрьме. Наконец, не по своей воле, а под давлением извне они выпустили Гомулку из тюрьмы.

Первые недели после своего освобождения Гомулка болел и нигде не показывался. В то время Охаб с польской делегацией ездил в Китай