Когда Лекселю исполнилось пять недель, я отправилась в любимый Ньюлендс морем; там Гензель, который находился в Итоне у Шилы, увидел младшего брата и сразу же полюбил его.

Как всегда в Ньюлендсе, я прекрасно проводила время. Ганс старался приезжать к нам как можно чаще, но ему приходилось носиться туда-сюда, так как он должен был посещать заседания бундесрата в Берлине и местного парламента в Бреслау. Примерно в середине марта я получила милое письмо от кайзера, в котором он писал, что будут проведены санитарные улучшения в силезских городах, за которые я так долго ратовала; необходимые деньги выделены. Я обрадовалась и, находясь в моем счастливом английском доме, почувствовала себя спокойно, зная, что у людей по крайней мере будет чистая вода и они не будут страдать от ужасной вони, проникавшей в их дома. Наконец-то я настояла на своем, и то, что некоторые немецкие друзья называли моим «упрямством», окончилось практической пользой. Когда я на что-то решаюсь, я обычно добиваюсь успеха. Будь я видным государственным деятелем или предпринимателем, эту черту моего характера называли бы упорством; поскольку я женщина, я всего лишь упряма!

После короткого пребывания в Лондоне с Гансом, когда мы ходили в театры и виделись со старыми друзьями, я поехала в Канны, где жила на вилле «Казбек» у великого князя Михаила Михайловича и улыбающейся, доброй Софии де Торби. Я взяла с собой Гензеля, Лекселя и его превосходную няню Смит, которая до того одиннадцать лет прослужила в семье принца Фридриха Леопольда Прусского. Мне не терпелось пообщаться с представителями русской знати. Русско-японская война близилась к завершению; Российская империя потеряла престиж, а царя и императорскую семью сильно критиковали как в самой России, так и за границей.

Помню званый ужин на огромной вилле великой княгини Анастасии Мекленбург-Шверинской, сестры моего хозяина; она жила еще с одним своим братом, великим князем Георгием Михайловичем[27], его женой, урожденной греческой принцессой, и несколькими другими гостями. Именно там я познакомилась с Цецилией, дочерью великой княгини Анастасии, о чьей помолвке с кронпринцем тогда только что объявили. Свадьба должна была состояться в июне, поэтому принцесса находилась в центре внимания широкой публики. Я нашла ее не только красивой, но и обаятельной, и вскоре она стала моим добрым и верным другом.

В первый же вечер мне показалось, что великий князь Георгий не совсем в своем уме. Он кричал на всех, когда мы после ужина играли в бридж, без конца осуждал немцев и англичан и в целом вел себя возмутительно. Особенно грубым его поведение показалось мне, потому что мужем его сестры Анастасии был немец; немкой же была София – одна из милейших женщин на свете; его племянница собиралась выйти за будущего императора Германии; а я была англичанкой, вышедшей замуж за немца. У великого князя Георгия Михайловича было две дочери, одна из которых впоследствии вышла замуж за Уильяма, единственного сына Нэнси Лидс, которая к тому времени уже стала принцессой Греческой.

К сожалению, до Первой мировой войны многие русские великие князья были сами себе закон, что не помогло ни им, ни их классу в целом, когда в России произошла революция. Можно было бы подумать: обладай они сильным характером, умом и проницательностью, фиаско в Русско-японской войне послужило бы грозным предостережением и открыло бы им глаза на опасность их положения не только за рубежом, но и внутри страны.

Во время моего пребывания в Каннах я имела долгую беседу с Еленой Потоцкой (сестрой Бетки), чей муж тогда был губернатором Варшавы. Ему неоднократно угрожали; угрожали также сжечь его фабрики, и все варшавские школы были закрыты. Елену с сыновьями граф послал в безопасное место, на Ривьеру. Он обвинял в сложившемся положении царя и великих князей Романовых, которые не слушали ничьих предупреждений и были недовольны тем, что в Польше господствует мятежный дух. Они считали такое положение дел нормальным, верили, что Польша не может существовать самостоятельно и потому ничто из происходившего там особого значения не имеет!