В 1940 году Эвель Портной был арестован по доносу за хранение золота и драгоценностей. И чекисты при обыске действительно кое-что в его доме нашли: несколько золотых монет в составе большой нумизматической коллекции. После двухмесячного пребывания под стражей деда освободили, а коллекцию, конечно, не отдали. Вскоре, в том же году, он и умер. От чахотки, как гласил официальный диагноз.

Бабушку Этл и дядю Гришку помню смутно. Помню только темный глиняный молочный горшок, который в первый день нашего приезда в гости из Киева бабушка сняла с тына и, с удовольствием пришлепнув его по теплому выпуклому боку, поставила передо мной. Помню ее добрые смеющиеся глаза: «ничего кошерному горшку не станется: от детского говна молоко не испортится!» Горшок поразил меня своей необычной высотой – когда я на него сел, то мои ножки до земли не доставали. Возможно, если б не этот поразивший меня горшок, я бы и бабушку не запомнил. Другое дело – дядя Гришка! Он так лихо катался на большом двухколесном велосипеде и мог ехать, даже не держась за руль, демонстративно широко раскинув по сторонам руки. А потом Гришка катал и меня по всему Бердичеву, а я, сидя перед ним на велосипедной раме, рассматривал его значок с золотыми буквами БГТО с подвеской на цепочке, укрепленный на пиджаке.

Во время войны о судьбе моей бабушки и дяди Гришки мама расспрашивала в письмах всех, кто мог хоть что-нибудь знать. Но никто ничего утешительного ей сказать не мог, и лишь после войны мы узнали, что и бабушка, и Гришка не смогли выбраться из Бердичева, а всех оставшихся в городе евреев немцы расстреляли.

Тетя Фаня и дядя Миша окончили киевский политехнический институт. Только тетя Фаня училась на строительном факультете, а дядя Миша – на химическом. Тетя Фаня вышла замуж за своего сокурсника Якова Чапко, который всю войну прошел сапером. А дядя Миша женился на девушке из Чуднова Рае Муравиной. Судьбе было угодно, чтобы дядя Миша, инженер-химик, всю войну провоевал в должности военного переводчика и, как я уже упоминал, работал даже в Ставке Сталина во время Тегеранской дипломатической конференции в 1943 году. А тетя Фаня с дочерью Аллой и тетя Рая с сыном Леней во время войны оказались в Смирнове, захолустном городишке Северного Казахстана.

И вот теперь это страшное письмо от тети Фани. Не знаю: долго ли, коротко ли обсуждали мама, папа и Рая что делать, но вскоре мама начала хлопотать о получении «Литера» – документа того времени, который давал разрешение на поездку и в котором указывалась фамилия гражданина, маршрут следования, цель и срок поездки. Этот «Литер» мама смогла получить не скоро – только после вызова, который прислал с фронта дядя Яша Чапко. Ввиду многих неизвестных мне обстоятельств мама получила долгожданный «Литер» на маршрут: Балашов – Смирнов – Киев. Почему конечный пункт Киев? Быть может, папа знал о скором возврате завода?

Командовать в доме стала Рая, а ведение хозяйства взяла на себя Нюрка. Я же, действительно, вскоре стал нетерпеливо ожидать формирования первого эшелона на Киев. Почему именно я? Да потому, что, как выяснилось, только я один поеду с этим эшелоном в Киев, к маме! А папа и Рая еще останутся грузить свои станки и приедут следом за мной, вторым эшелоном! Так уж они решили.

Ждать мне пришлось аж до августа. И здесь нам повезло – эшелон теплушек подали под посадку не на центральный вокзал Балашова, а именно на товарную станцию Хопер, и мы, живущие близ станции, быстрее всех заняли самые удобные места на нарах возле люков. Посадка началась с раннего утра. А весь вечер перед этим папа и Рая укладывали мои тряпки в брезентовый зеленый вещевой мешок, по нескольку раз надевали его на меня, чтобы посмотреть, смогу ли я его нести один, если мама меня вдруг не встретит. А я никак не мог придумать повод, чтобы сбегать в сарай, где в тайнике лежали две винтовки и почти готовый пистолет. Утром мы втроем пошли на станцию. Я тяжело вздыхал, мысленно прощаясь со своим оружием. Приходится прощаться. Что тут поделаешь?