Мы миновали Болдераю, и, так как весь мир благоволит влюбленным, мой друг-капитан, его помощник и первый механик теперь ухмылялись, дружелюбно глядя на нас двоих, и говорили нам, что мы – парочка больших грешников. В тот вечер у нас был веселый ужин.

Соня до этого ни разу в жизни не путешествовала на корабле и поэтому была сильно возбуждена и заинтересована; казалось, она совершенно забыла об опасности, которой подвергалась.

Но я никогда не забуду смущение этой очаровательной девушки, когда пришло время ложиться спать. Все ее знания о жизни исчезли, исчезла и решительная юная революционерка; она была всего лишь очень застенчивая испуганная юная девушка. Я предложил ей первой лечь в постель, а когда вошел в каюту, увидел, что она лежит, натянув простыню до самого носа, а два ее голубых глаза испуганно смотрят на меня. И я был такой скотиной, что громко заржал. Я зашел в ванную комнату, переоделся в пижаму и лег на вторую кровать.

Самая комичная ситуация возникла на следующее утро, когда капитан постучал в нашу гостиную и вошел, чтобы справиться о нашем здоровье. К своему смятению, он увидел, что две кровати стоят отдельно, будучи привинченными к палубе. Он извинился перед Соней и сказал, что на вторую, последнюю, ночь он велит корабельному плотнику временно привинтить одну кровать рядом с другой. Он говорил это очень по-доброму.

Несколько лет я писал Соне, но с началом войны потерял ее из виду.

Однажды вечером, чуть более чем за год до войны я сел в Северный экспресс на железнодорожном вокзале на Фридрихштрассе в Берлине, чтобы отправиться в Россию, и обнаружил в своем купе попутчика. Мы поклонились друг другу и представились. Я заметил, что у него немецкое имя, однако внешность – больше славянская, нежели тевтонская. Как правило, в поездах очень легко завязываются разговоры с незнакомыми людьми, но этот человек молчал, был сдержан и, по-видимому, очень нервничал.

Я сходил в вагон-ресторан, чтобы выпить, а когда возвратился, обнаружил, что наши койки застелены для сна. Мой попутчик стоял в коридоре и выглядел еще более взволнованным, чем раньше. Внезапно он спросил меня, какой я национальности, и мне показалось, что он испытал облегчение, когда я ответил, что англичанин. Некоторое время спустя пришли билетные контролеры. Мой попутчик делал над собой колоссальные усилия выглядеть спокойным, но не было никаких сомнений в том, что это дается ему с огромным трудом. Сначала я подумал, что, возможно, он пытается проехать без билета, но не это было причиной его беспокойства, так как он представил свой билет, который был должным образом прокомпостирован.

Потом я заметил мужчину, который два или три раза прошел взад-вперед по коридору и каждый раз, проходя мимо нашего купе, бросал в него взгляд. Мой попутчик снял сверху свой саквояж и пошел умываться. Поезд замедлил ход, подъезжая к станции. Замеченный мной мужчина снова шел по коридору. Поезд остановился. Он заглянул в наше купе, и, когда увидел меня одного, его поведение изменилось. Он поднял глаза на полку. Саквояжа моего попутчика на ней не было. Он почти крикнул мне: «А другой господин сошел с поезда?» Прежде чем я ответил, что не знаю, спрашивавший ринулся на платформу. Почти одновременно с этим мой попутчик вернулся, и поезд тронулся в путь на север. После следующей остановки пришли охранник и поездной контролер и попросили нас предъявить билеты. Это было необычно, и к этому времени я был уже в полной уверенности, что мой попутчик находится под наблюдением.

Моя полка была нижней. Я выключил свой ночник, и прежде чем погрузился в сон, ночник на верхней полке тоже погас. Я просыпался каждый раз, когда поезд останавливался, и каждый раз замечал в зеркале, висевшем над рукомойником, огонек сигареты. Не думаю, что мой попутчик хоть на минутку сомкнул глаза в ту ночь.