«Ну вот, ты снова потерял перчатки. Это досадно, потому что перчатки стоят денег. Это достойно сожаления, но не катастрофа».

Из-за потерянных перчаток не стоит падать духом, так же как порванная рубашка не есть повод для самодеятельной греческой трагедии.

Прилагательные, как и отравленные стрелы, следует использовать против злейших врагов, но не против маленьких детей. Когда человек говорит: «Какой безобразный стул», со стулом ровным счетом ничего не случается. Он продолжает как ни в чем не бывало стоять на месте. Он не испытывает ни унижения, ни обиды. Ему безразлично, какое прилагательное использовали для его определения. Однако если ребенка назвали безобразным, неуклюжим или глупым, то с ним что-то происходит обязательно. Ребенок отвечает на оскорбление телесными и душевными реакциями. Эти реакции – не что иное, как негодование, гнев и ненависть. Это фантазии, в которых преобладают сцены страшной мести. Это чувство вины, которое порождают эти фантазии, и тревожность, возникающая из чувства вины. При этом могут появиться нарушения поведения и некоторые болезненные симптомы (см. главу 7). Короче говоря, за оскорблением следует цепь реакций, которые делают несчастными и детей и родителей.

Если ребенка назвали неуклюжим, он сначала может отреагировать отрицанием: «Нет, я не неуклюжий». Но чаще всего ребенок так сильно верит родителям, что начинает и сам считать себя неуклюжим. Если после этого ему случится оступиться или упасть, он даже может вслух сказать самому себе: «Какой ты неуклюжий». С течением времени ребенок начинает избегать ситуаций, где требуется подвижность и реакция, так как убежден, что слишком неловок, чтобы успешно справиться с такой ситуацией.

Если учителя и родители постоянно говорят ребенку, что он глуп, он начинает всерьез в это верить. Он начинает думать о себе как о глупце и тупице. Впоследствии он отказывается от всяких умственных усилий, чувствуя, что единственный способ избежать насмешек – это уклонение от участия в интеллектуальных конкурсах и соревнованиях. Его безопасность зиждется на отказе от таких попыток. Лозунгом такого ребенка становится фраза: «Если я не стану пытаться, то никогда не проиграю».

Когда мы сами были детьми, нас не учили, как управлять гневом – полноправным явлением психической жизни любого человека. Нас заставляли чувствовать вину за то, что мы его испытывали; осознавать нашу греховность, если мы осмеливались открыто его выражать. Нам внушили, что быть сердитым или злиться и быть плохим – это одно и то же. Гнев был не просто символом плохого поведения; он считался преступлением.

В отношениях с нашими детьми мы стараемся сохранять терпение. Мы сохраняем его так прилежно, что рано или поздно оно лопается. Мы боимся, что наш гнев может принести вред ребенку, поэтому пытаемся сдерживать его, как ныряльщик сдерживает дыхание. Правда, в обоих случаях способность задерживать естественный позыв оказывается весьма ограниченной.

Гнев, подобно простуде, склонен к рецидивам. Нам может это не нравиться, но мы не можем игнорировать этот факт. Мы можем прекрасно понимать все оттенки гнева, но не способны предупредить его вспышку. Гнев возникает в предсказуемых условиях в предсказуемой последовательности, но мы каждый раз воспринимаем такую вспышку как внезапную и неожиданную. И хотя такие взрывы не могут быть длительными, в момент своего возникновения они кажутся нам вечными.

Когда мы срываемся, то становимся похожими на умалишенных. Мы говорим нашим детям такие вещи, которые в здравом рассудке вряд ли решились бы высказать даже своим врагам. Мы кричим, оскорбляем и наносим удары ниже пояса. Когда стихают победные фанфары, мы чувствуем себя виноватыми и даем себе клятву никогда больше не повторять такое ужасное представление. Но вскоре нами снова овладевает гнев, разнося в щепки наши самые добрые намерения. И мы опять обрушиваем праведный бич нашего гнева на тех, кому готовы посвятить всю свою жизнь, ради кого готовы пожертвовать всем, что у нас есть.