И слышно рядом, за окном – поёт ночная вьюга —
Живая, на казахском языке:
Уу-уу! Уу-уу!
Меня она пугает, но я не один!
Ветер, злобно завывая, кидает в окно комья снега,
Злясь, что этому дутью не расслышать наш разговор —
Такой застольный вздор —
Срисованный с картинок дяди Евгения —
Казахская зима —
За окном – портрет злого завывающего ветра —
Ему так любопытно разгадать слова, что за столом!
И кто все мы —
Я, мама, Воспитатель!
Слушаем – Евгения Евгеньевича Енея[1] —
Кино-мечтателя,
Который прибыл в СССР,
Чтобы воевать за освободившуюся Трою.
В его сознании и вере —
В его
Поэтическом
Воображении —
Революционная Россия
Это Троя,
Гомера древний город,
Одиссея Илиада —
Новое общество, пришедшее на свет!
Футурология – фантастика?
Или лженаука?
Мой Воспитатель представился:
Я – Эней!
Это имя он дал себе – герою,
Имя, которое закрепилось в русском языке,
ЕНЕЙ —
Он в советском русском авангарде!
В новой советской кинофилософии!
Километры за километрами
Нитрата целлюлозы киноплёнки,
Схвачены его пытливым взглядом!
Кино – свидетельство событий жизни
Советской Трои!
1923–1926-й
ГОДЫ
И потом —
ГОД
1937-й!
Год переломный!
Для нас!
И для него!
Дядя Евгений улыбается воспоминанию:
В авангардной,
Туманной —
Не в фокусе кинопроекции.
Троянский Конь —
Это гигантское деревянное животное
Стоит у киностудии «Ленфильм»!
В чрево вход – железные ворота.
Грохот!
И они открыты!
И в чёрной глубине —
Геенна – бездна – преисподняя!
Люцифер дышит красным пламенем!
Евгений Евгеньевич Еней:
Нет! Это не Троянский Конь,
Который звал Ленинград!
Громкий и зловещий колокольный звон!
Раскаты боя барабанов!
Конвой красноармейцев идёт строем —
Прощай, Еней!
Ищи Трою и себя – Энея!
Найди своё кино – свою судьбу
В снегах, песках, буранах Казахстана!
3
Стук в дверь. Я у Воспитателя:
Эй, Воспитатель! За дверью моя мама!
Я пришла раньше! Зову к чаю…
Мой Воспитатель набрасывает на меня
Мамину верблюжью шаль —
Морозу лишь секунда – из двери в дверь,
И наша келья!
Гостеприимный сбитый отцом стол…
Тикают часы
С кукушкой – ленивой, но любимой…
Слышно – кипит чайник…
Мать кладёт мне подогретую утреннюю кашу.
Ложку рыбьего жира! Открой рот!
Нет! Потом!
Сейчас! Потом будет мой сюрприз!
Фу! Скорей налей мне чаю!
Как люблю я сахарин, размешиваю три порции,
Кручу ложку, касаясь стенок чашки – чашка поет…
Отвлечь может только благоухающий сюрприз:
На сковородке шкварчат оладьи.
Мне удалось достать муки!
Поздравляю, Любочка!
Молча жую. Я и мой желудок радуются.
О мой бог! (О нет! Я атеист!)
Опять их бесконечная беседа!
Пусть поговорят!
И они говорят-говорят-говорят…
Это было летом 1923-го…
О! Мой Воспитатель
Вспоминает
Какой-то древний эпизод!
О мой бог! Люди жили так давно?
Мне всё равно…
Моя жизнь ребёнка – бесконечна…
Но может он что-то
Интересное расскажет?
Но как понять, как разобрать, что он скажет?
1923-й год? Это же почти двадцать
Лет назад?
Да, Люба! Приехал к вам… И как сейчас
В карманах пусто – в Ленинграде… И, конечно, дождь
В этой Колыбели пролетарской революции…
И не как турист-капиталист – голодный, бедный,
За плечами ранец…
Мой Воспитатель улыбается,
Мама смотрит на него, не удивляясь…
И знаешь, Люба, даже не было зонта…
Такой я недотёпа-иностранец.
Но смешная плетёная корзина мной была взята…
Я был таким всегда…
Нет… Не всегда, наш добрый Пусенька…
Финский вокзал. Людей немного.
И всё не как в моей Европе. И моё сердце билось
По-другому под проливным дождём…
Я уже на Невском! Люди бегут спешат…
Промок до нитки.
Остановился – гигантская афиша!
Ярчайшие большие буквы!
Изучаю…
И русский я не выучил! Ваш недотёпа!
С трудом читаю —
Кабинет доктора Калигари!
О! Назубок я Калигари знаю!
Ура! Я там, где надо быть! Мой экспрессионизм!