– Привет, доча, – мама послала  мне воздушный поцелуй и бросила в банку огурец.

– Мамочка, добрый вечер! – я постаралась улыбнуться как можно шире и беззаботнее. – А ты чего не спишь?

Ага! Не тут-то было! Маму не проведешь.

– Да с огурцами целый день возилась. Завтра ж помидорки закрывать буду, так сегодня хотела огурчики все добить. Вот и до ночи не успела. А  что это  у тебя такие глазки заплаканные? – подозрительно прищурилась мама. – И почему ты не со Стасиком? Я  все думала: звонить или нет? Вы же в пятницу по  танцулькам обычно скачете в этих ваших клубах. А потом думаю: а и позвоню. А вдруг застану? А Стасик у тебя? Позови мне его. Поприветствую дорогого будущего зятька.

– Мама, тут такое дело…

– Да подожди ты с делами. Зятька мне позови!

– Не могу, мам.

Я набрала воздух в легкие и выпалила:

– Свадьбы не будет. И зятя у тебя больше нет. Я его выгнала.

– Ты его что? – огурец выпал из маминых рук. – Ой, боже мой! – она  отпила воды из  миски, в которой были замочены огурцы, схватила кухонное полотенце и принялась нервно обмахиваться.

– Выгнала, – я расплакалась и  закрыла руками лицо. – Он мне изменил, ма. Я его сегодня застала с какой-то  блондинистой выдрой.

– Да ты с ума сошла! – закричала мама. – Свадьбу отменять из-за такой ерунды! Молодой, красивый, богатый москвич с  собственным бизнесом.

– Ты меня не слышишь, мама!

– Нет, это ты меня не слышишь! –  она схватила огурец, разломила напополам и с досадой бросила на стол. – Ты что думаешь: такие женихи на дороге валяются? Думаешь, ты такая одна? Застала она его. Ну застала. Молодой мужик, гормон играет. Девки блядовитые вокруг так и крутятся. А ты клювом щелкаешь, рохля!

– А что мне делать по-твоему? На веревке его держать?

– Да хоть в кандалы закуй!  И его самого, и его "закуй", – закричала мама. – Не поможет, если мужик – кобелина. А они все кобели. Так что нам замуж не выходить? Ты мне и думать забудь! – мать  гневно взмахнула пучком укропа. –  Подумаешь, с сиськами! – она понюхала укроп и пробормотала: – что-то укроп  в этом году вялый какой-то. Духа вообще нет.

Я  задохнулась от  возмущения. Хорошо ей говорить после стольких лет семейной жизни с моим отцом.

– Я бы на тебя посмотрела, как  бы ты реагировала, если бы папа такое тебе устроил.

– А он и устроил! – мама понизила голос и обернулась.

Потом встала, выглянула в коридор и плотно закрыла дверь  в кухню.

– Не хотела я тебе говорить, доча. Да видно: время пришло. Взрослая ты уже. И сама в такое же дерьмо угодила, – она вдруг бросила укроп на стол и заплакала, закрыв глаза  веселеньким  кухонным полотенцем в крупных  зеленых яблочках.

Несколько минут она молча ревела,  а потом решительно вытерла слезы и сказала:

– Вот послушай меня, доча. Расскажу я тебе. Раньше-то ты маленькая была, не поняла бы. А теперь-то че? С сиськами, говоришь? Твой отец тоже в свое время нашел и с сиськами и с жопой. У меня отродясь такой жопы не было. Ты костистой  и худенькой фигуркой  в меня-то пошла. А  папа  твой – он же завсегда фигуристах любил, туго налитых. Он тогда водилой на скорой  помощи работал. Ой, жизнь страшная была! На дворе лихие 90-е, зарплата копеечная, еще и не платили месяцами. Я тогда на двух работах вкалывала. Тетя Зина, тетка твоя, меня в свою столовку пристроила. А там еда дармовая, тем и кормились. Еще и почту мыла по ночам. Ну, сама понимаешь,  на любовь  к мужу у меня времени не оставалось. Домой приду –  руки с ногами скрючивает. Поясница отламывается. Вроде и молодая была,  вот как ты сейчас, а затюканная да замотанная.  Да еще и ты кроха, а твой брат еще меньше. Какой уж там секс? А папаша твой всегда по этому делу большой любитель был. Мужики ж они как: что война, что тюрьма, что  бардак в стране, а все равно свой стручок пристроить должны. Ну вот и спутался с медсестрой из той больницы, куда скорая людей  болезных привозила. Что тебе сказать, доча? Как я плакала! Как ты сейчас.