Никогда не встречала родителей, которые утверждали бы, что характеры их детей схожи. Напротив, все говорят об обратном, даже родители близнецов. Мы находим общее в поведении, во внешности, в поступках с предками – мамами и отцами, бабушками и дедушками, но друг от друга братья или сестры, сестра от брата, брат от сестры отличаются заметно.

Отличия между Никитой и Митей стали проявляться с младенчества. Никита, как я говорила, орал благим матом с утра до вечера и с ночи до утра. А Митя спал. Ел и спал, практически не плакал. Мы перепугались не на шутку – что с ребенком? Особенно тревожно было ночью. Как я ни выматывалась за день, просыпалась среди ночи и расталкивала мужа:

– Он молчит. Почему он молчит? Вдруг умер? Подойди к нему, послушай, дышит ли.

Полусонный муж, в трусах и майке, не разлепляя глаз, брел к кроватке, склонялся, пытался уловить дыхание сына:

– Вроде дышит.

Лишь задремлем, осторожный стук в дверь. Мама.

– Что-то у вас тихо. С Митенькой все в порядке?

Так ночами и бегали проверять его дыхание. Педиатр, которой я пожаловалась на странно тихий нрав ребенка, устало сказала мне:

– На вас, мамаши, не угодить. Одна с ума сходит потому, что ребенок плачет, вторая – оттого, что молчит.

Врач не знала, что я первая и вторая в одном лице.

Наказание за плохое поведение в нашей семье оригинальностью не отличалось: «Марш в угол!» – и вся недолга.

Никита (от трех до семи лет) никогда не стоял в углу лицом к стенке, а только повернувшись в комнату. И через две минуты начинал возмущаться. Причем негодовал, подражая речи взрослых:

– Немедленно выпусти меня из угла! Я кому сказал? Сколько раз тебе нужно повторять? Быстро выпусти человека из угла! Тебе двадцать раз нужно повторять? Если ты сейчас же не выпустишь меня из угла, я буду разговаривать другим тоном!

– Это я буду разговаривать другим тоном, если ты не прекратишь молоть языком и не подумаешь над своим поведением, не попросишь прощения.

– Яподумалбольшенебудупростипожалуйста, – все в одно слово и с пулеметной скоростью.

– Говори медленно и четко. Что-то мне подсказывает, что ты не осознал, какой дурной поступок совершил.

– Это что-то тебе подсказывает неправильно.

– Иными словами, ты хочешь сказать, что бросать на прохожих картошку в окно – это забавное хорошее дело?

– Нет, я хочу сказать, что нехорошее дело ставить человека в угол. Я могу возгедовать.

– Чего-чего сделать?

– Возгандедовать.

– Воз-не-го-до-вать, – поправляю, по слогам говорю. – Повтори.

Никита повторяет правильное произношение, мысленно я радуюсь, что ему легко дается трудное слово, что он знает его значение, и не замечаю, что сыночек снова втянул меня в диспут, не имеющий отношения к проступку и неотвратимости наказания.

Когда Никита в конце концов просит прощения и обещает больше ничего не бросать на головы прохожих из окна, я ему не очень верю. Не исключено, что завтра с балкона полетит ящик с цветами, а Никита скажет, что ящик сам оторвался и упал. И наши объяснения: так можно убить человека! – вызовут только интерес. Совсем убить? Насмерть? И я увижу по-настоящему?

О, эти детские вопросы! Брат мужа, Павел, когда общался с племянниками, подкупал их: за полчаса без вопросов – конфета.

Митя мог подолгу стоять в углу. Повернувшись носом в стенку, стоит и стоит, десять, двадцать минут… Я чувствую себя цербером, когда говорю:

– Ты что там пальцем ковыряешь? Не порти обои.

Или:

– Почему ты присел? В углу стоят. Может, тебе еще и стульчик принести?

– Принеси, пожалуйста!

– Митя, это переходит все границы! Ты понимаешь, что тебя наказали?