Там есть магазин, где продаются всевозможные театральные принадлежности, потому что в округе есть театры, а рядом с ним одно из тех заведений, где торгуют порнографическими книжками и юмористическими сборниками – у них есть витрина, заполненная этой ерундой, – а между ними проход, ведущий к многоквартирному зданию. И этот тип стоял, слегка углубясь в проход, из кармана его торчал посвященный скачкам вкладыш. Он был весь на виду. Ему не хватало лишь кассового аппарата, чтобы регистрировать ставки.

Я немного отстал, наблюдая за ним, и когда он принял три ставки, подошел к нему. Когда сказал, что он задержан, этот тип поднял жуткий крик – что это, черт возьми, значит, он просто стоял там, никому не мешая, и все такое прочее. Не умолкал, пока я не обшарил его карманы, где обнаружил пачку денег, взятых в качестве ставок, и шесть выигрышных билетов. Я взял их, вкладыш и два карандаша, которые он спрятал – нужно иметь все эти улики для поддержки обвинения на суде, – и тут он слегка притих, хотя продолжал вести себя отвратительно. Ах да, его звали – зовут – Эдди Шрейд, живет он на Стилвелл-авеню, 3501. Она проходит по южному Бруклину и центру Кони-Айленда.

Он пригрозил:

– У меня есть друзья. Я связан со многими значительными людьми. Они разделаются с тобой за это, безмозглый фараон.

Я поведал ему, что охотно выслушаю, кто эти его друзья, если он захочет сказать. Потом заберу их туда, куда веду его, и это облегчит мне работу.

Тогда он принялся хныкать:

– У тебя мои деньги, давай на этом расстанемся. Зачем тебе меня забирать? Я попадаюсь впервые. Я чист. Просто хотел зашибить доллар-другой.

Тут подошел Бенни с противоположной стороны улицы. Я объяснил ему, в чем дело, и мы стали решать, идти пешком в участок или ехать, потому что были далеко в жилой части города.

Услышав нас, этот Шрейд затопал ногами и поднял шум.

– Вы не имеете права заставлять меня идти пешком! – завопил он. – Вы что, хотите устроить демонстрацию, показать себя героями? Я имею право ехать. Я американский гражданин и настаиваю на своих конституционных правах!

До этого я и сам думал, может, нам стоит поехать, но из-за того, что он орал и на нас стали глазеть люди, я рассердился.

Я сказал ему: «Замолчи, приятель! Ты пойдешь на своих конституционных ногах, куда я скажу», – и мы вели его всю дорогу пешком. Зарегистрировали в участке и повели к полицейскому судье. У Шрейда не было денег, чтобы внести залог, но его отпустили, сняв отпечатки пальцев, и потом, при рассмотрении дела, он просто признал себя виновным. При том шуме, какой поднял, можно было ожидать, что он наймет какого-нибудь видного адвоката, но нет, он не защищался. Признал себя виновным и уплатил штраф в пятьдесят долларов.

Эта история ничуть меня не беспокоила, даже когда газеты подняли шум о деле Уайкоффа две недели спустя, для меня это было просто очередное задержание. И пока Уайкофф не дал волю языку, оно для меня ничего не значило, потому что я был чист. Клянусь Богом, я ни разу за время службы в полиции не взял ни цента откупных денег. Ни разу не задержал подставного человека, ни разу не совершил несправедливого задержания, какое бы давление на меня ни оказывалось.

Конечно, в отряде есть разные люди – не стану называть никаких фамилий, – но стоит инспектору сказать им: «Как это понимать? В последнее время у вас совсем нет задержаний букмекеров. Они что, все убрались из этого района?» – эти полицейские договариваются с букмекерами, устраивают несколько мелких задержаний, отчетность выглядит хорошо, и все успокаиваются.

Я никогда не шел ни на эти уловки, ни на какие другие, поэтому, естественно, решил, что показания Уайкоффа меня не касаются. Потом в сентябре – это было пятнадцатое сентября – меня затребовали в районную прокуратуру. Я сразу же понял, что это треклятый Лоскальцо, помощник районного прокурора, потому что за мной приехал среди прочих его порученец Майрон Крамер.