– Будто с голливудского рекламного плаката 40-х! Да-а-а! – он обошёл вокруг, – Признаться, таких красавиц я видел только в трофейных фильмах. И то – это были актрисы!

Бабушка расхохоталась.

Дед радостно продолжал:

– Помню, одна была очень уж хороша, – он залихватски подкрутил несуществующий ус и лукаво смотрел на бабушку.

Та лишь отмахнулась от него, продолжая аккуратно разглаживать пышную многослойную юбку нарядного платья.

– Память уже не та – фамилию забыл, – дед сморщился, смешно чихнул. И глубоко задумался.

– А-а! – наконец, крикнул он в восторге,– Ава Гарднер! Вот как её звали!

И обратясь к бабушке, потребовал подтверждения:

– Правда, наша Лика похожа на Аву? Сладкая моя?

Бабушка, смеясь, согласилась и повесила отглаженное платье на вешалку. Я не знала, как отнестись к этому сравнению. Ни трофейных фильмов, ни Аву Гарднер я в глаза не видела. Но образ, что отражался в зеркале, меня впечатлил.

Дед беспрестанно хвалил мой наряд, хвалил бабушку и папу.

– Ещё бы, – говорил он свое любимое, – В таком виде не стыдно и к датской королеве на приём пойти.

Бабушка, покопавшись в кладовке, прибавила к наряду ещё бисерную сумочку, висевшую на кожаном шнурке, и чёрные гипюровые перчатки.

– Всё, убили! Начисто! Сразили наповал, лежу и дышать от восторга не смею! – шутливо вопил дед и театрально падал на ковёр, будто в обморок, смешно задирая ноги в старых домашних тапочках.

Волосы к вечеру мне убрали в высокую прическу, где и спряталась резиночка от повязки.

Когда я пришла в школу, все – выпускники и учителя – приходили на меня смотреть.

Ячмень неожиданно сдулся, видимо, от чрезмерного внимания. Все девчонки-одноклассницы выстроились в очередь: жаждали примерить повязку и даже сделать фото на память. И повязка, и бабушкина сумочка с гипюровыми перчатками пошли по рукам.

Взгляд Эммы Гарегеновны, нашего директора, прожёг мне спину, и я оглянулась. Гангрена подошла и, не таясь, внимательно рассмотрела меня. Первый раз я увидела, что она удивлена.

Я испугалась, боясь, что она велит мне уйти домой и переодеться. Но к моему удивлению, Эмма Гарегеновна похвалила наряд, заметив что «красиво, и во вкусе не откажешь».

Я залилась краской, смутилась.

– Необычно, – вынесла вердикт директриса, – И тебе идёт.

А потом, приблизившись ко мне так, чтобы только я слышала эти слова, продолжила:

– Только внешность – не залог счастья, девочка. Ум и талант – тоже. Запомни.

Она говорила медленно, будто ей что-то мешало выговаривать слова. А может, мне показалось?

– Во всяком случае, не растеряй свою детскую веру в справедливость.

Она помолчала. И только глаза её необычно поблёскивали в полумраке зала.

– И будь счастлива. Хотя бы за меня, – Эмма Гарегеновна резко отвернулась и пошла. Её спина, уходящая вглубь школьного коридора, всегда прямая, опала, плечи ссутулились, будто кто

–то невидимый взвалил на неё непосильную ношу.

На том выпускном фото я, как «белая ворона», вернее, «ворона в белый горох», стою полубоком, чтобы не было видно правую половину лица, где так неудачно, а может и слишком удачно – красовалась повязка, скрывающая ячмень. И друзья рядом – юные, веселые и живые. Все мы беззаботно смеёмся от радости и вдруг наступившей свободы, уверенные, что так будет всегда.

Лёшка и Мамука, Сашка и Каха Чкония, рыжая Тоня и Лерка-ябеда, Мышка и Граша -

Сергей и Соня. При воспоминании о них губы сами растянулись в улыбку, внутри потеплело, и поднималась волна необыкновенной нежности.

Мышка всегда была рядом с Грашей – Сергеем Агафоновым. Она пришла в наш первый класс в середине учебного года. Маленькая, испуганная, застенчивая, жалась к учительнице и не хотела отпускать её руку. Все смеялись, и только Граша подошёл и предложил: