Я проснулась рано и немедленно подбежала к зеркалу. Ещё с вечера правый глаз покраснел и чесался. И по совету подружек я то и дело просила знакомых, встречавшихся по дороге в магазин, совать кукиш мне в лицо в надежде, что собирающийся сесть ячмень испугается и пропадёт.

Но не тут-то было. И утром, переливаясь всеми оттенками красно-синего, на глазу красовался здоровущий нарыв. Ему и дела не было до моего выпускного.

Ужас охватил меня с ног до головы. Было ясно, что с таким глазом идти на вечер – нельзя. Всё пропало. Я отчаянно рыдала, когда в комнату зашла бабушка и осмотрела глаз.

– И чего ревём? Подумаешь! Ноги-руки целы, голова на месте – уже хорошо.

Слёзы от этих слов полились водопадом. Но бабушка небрежно и даже насмешливо быстро прекратила извержение:

– Сделаешь хуже, – она внимательно осматривала мой глаз, – То-то будет картинка, если к такому глазу прибавишь красные глаза и нос.

Бабушка ласково вытерла мои слёзы передником и обняла. Я перестала всхлипывать и затихла.

– Идём завтракать? А? Есть очень хочется. Война войной, а обед по расписанию. Так говаривали мои солдатики, – шептала бабушка, а сама поднимала меня с постели, – А какие оладушки получились! Давай быстрей! Остынут! Или дед позарится. Он всё утро, как кочет возле курицы. Вон, какие круги нарезает! Мы обязательно что-нибудь придумаем!

И моя гениальная бабушка придумала.

– Тебе нравится Кутузов? – неожиданно спросила она, когда я, заканчивая с оладьями, с упоением поедала только что сорванную с грядки клубнику.

Я чуть не подавилась ягодой и уставилась на бабушку.

– Он кто? Полководец? Что ты имеешь в виду? – ошарашенно спросила я.

– А вот что.

Бабушка вышла и через минуту принесла чёрную резиночку и два крепдешиновых чёрных квадратика. Ловко орудуя ножницами, она вырезала из квадратиков два цветочка каждый с пятью лепестками и наложила их друг на друга – получилась полупрозрачная роза. И затем также ловко прикрепила к резинке чёрный крепдешиновый цветок. Как ни странно, но эта своеобразная повязка производила необыкновенно элегантное впечатление. Как и платье, присланное папой из какой-то «загранки» с оказией: молодой мичман доставил его за день до выпускного.

Папин подарок меня поразил. Я ожидала увидеть что-то голубое, розовое, воздушное.

Настоящее платье принцессы. Но наряд больше подходил для буржуазной богемной вечеринки с коктейлями.

Чёрное платье в крупный белый горох, с пышной юбкой и узкой талией да в добавок с открытой спиной делало из меня кого угодно, но только не принцессу. Во всяком случае, ученицей советской школы я не выглядела.

Дедушка одобрительно кряхтел.

– Да уж! – наконец произнёс он восторженно, – Ты в этом платье похожа на подругу какого-нибудь романтического художника-импрессиониста с Монмартра, например.

Как отцу пришло в голову подарить мне такой наряд для последнего вечера в школе – ума не приложу. Но в зеркале отражалась совершенно нездешняя девушка – чужая и загадочная. Образ получался слишком изысканным и киношным.

Но ничего сделать нельзя. Купить другое платье мы с бабушкой не успевали. Папин сослуживец заехал к нам и передал подарок день назад, хотя из письма отца должен был успеть гораздо раньше.

Молодой мичман долго извинялся, сетовал на неотложные дела, отказался от предложенного бабушкой обеда. Он, торопясь, передал большой, обёрнутый розовой бумагой пакет и быстро уехал на служебной машине, сославшись на острую нехватку времени. Так что выбора у меня не было.

Когда же я надела на глаз повязку, сооружённую бабушкой, дед восхищённо охнул и, осмотрев меня со всех сторон, довольно сказал: