– А ты пока почи, чего в напрас-то сердце тягати…

И Эль опять провалилась в сон.

Когда она, вернувшись в реальность, осмелилась наконец-то открыть глаза, то первое, что увидела: пересекающиеся над кроватью деревянные балки. С каждой из них свисали десятки веников из сухих растений, кое-где тронутые нежной паутиной. Эль повернула голову, упёрлась взглядом в низкое окно, завешанное распоротыми мешками. Сквозь прорехи пробивался свет, значит, на улице стоял день, хотя в комнатушке царил полумрак.

Посредине грелась небольшая жаровня, огонь в ней уже истощился, только краснели несколько угольков, от которых шло тепло. Над угольками протянулась верёвка, на ней тесно сушились какие-то тряпки. В самую последнюю очередь Эль разглядела за жаровней маленькую, круглую женщину. Она склонилась над небольшой посудиной – чистила корнеплод, аккуратно срезая проросшие корешки. И делала это с таким удовольствием, что Эль тоже захотелось присоединиться, хотя она никогда раньше не чистила корнеплоды.

Со стороны окна подул сухой, прохладный ветер, Эль закашлялась, и женщина, не торопясь, повернула к ней голову. Живые и круглые, словно пуговицы, глаза, лицо же казалось старым. Может, из-за морщин, которые покрывали его, как складки мятую материю.

– Отепла? – спросила бабушка, и Эль сразу же узнала убаюкивающий голос.

Она попыталась приподняться на локтях, но тут же упала обратно на подушку. Бабушка встала с табуретки, отложила нож и наполовину очищенный клубень, вытерла руки о передник, наверченный вокруг её живота вместе с целой кучей других тряпок разных текстур и цветов. Она даже на расстоянии ощущалась невероятно мягкой. Эль захотелось её потрогать. Всё, что окружало эту незнакомую бабушку, казалось притягательным.

– Вы… – выдавила она из себя.

Получилось очень тихо, почти неслышно, но бабушка поняла. Мягким колобком подкатилась к постели, поправила одеяло на Эль:

– Я – буля Надея. Ономнясь шедши полей вас зашукала, дружник твой шибко изуметиси, по всей поли вый евонный зазорился… А сегодняшни буля Надея Ляльку-Одолень накрутила, скоро желя истребитиши…

Надея заспешила, покатилась зачем-то к порогу. Чуть не столкнулась с Тинаром, прижимавшим к животу охапку дров. Он увидел Эль, радостно закричал: «Очнулась, очнулась, отлично!», не иначе как от счастья выронил поленья, которые с глухим стуком попадали на пол. Бабушка Надея с осуждением покачала головой, что-то пробормотав про себя, Эль показалось – обозвала его торопыгой. Тинар кинулся собирать упавшие дрова, не переставая кричать:

– О, ты пришла в себя! Как я рад! Этот дикий зверь нас вырубил, мне голову пробил, и ты о камень приложилась, долго в себя прийти не могла. Я уже испугался, что умерла. Только он ничего у нас не взял. Ни еды, ни денег, ничего. Кто это? Ты не видела? И чего, идиот, нападал-то?

Эль увидела: Тинар не понял, что случилось ночью, там, в степи.

– Я в порядке…

Как же её голос стал таким хриплым? Горло мучительно горело, как будто Эль только что проглотила полкило песка. Невыносимо жгло руки. Слёзы потекли по лицу Эль то ли от измотавшей её боли в пальцах, то ли от жалости к себе.

Тинар засуетился, опять рассыпал несчастную охапку дров, подскочил. И встал растерянным столбом рядом с кроватью. Вернулась бабушка Надея, что-то бережно сжимая в ладонях. Она сразу оценила ситуацию, забормотала. Её доброе лицо скривилось в одну большую морщину. Эль подняла залитое слезами лицо, Моу торопливо пробормотал:

– Она говорит, чтобы ты не плакала понапрасну. Женские слёзы имеют свою цену, она считает.

Надея кивнула, подкатилась к Эль, отодвинув Тинара, вложила что-то мягкое девушке в ладони.