А Бодуэн… все происходящее во дворце мало заботило его. Лишь одно интересовало его сейчас. Успел ли увидеть отец свой последний рассвет до визита призрачной гостьи по имени Смерть.

…Я принял мир и горестный, и трудный,

Но тяжкая на грудь легла верига,

Я вижу свет… то День подходит Судный.

Не смирну, не бдолах, не кость слоновью —

Я приношу зовущему пророку

Багряный ток из виноградин сердца…

Николай Гумилев

Открывшаяся взору равнина была полна огней. Огней и шума еще не отошедшего ко сну очень большого города. Никогда не видел он их столько! Пахло недавно приготовленной пищей, выпекаемым для следующего дня хлебом, но все ароматы перекрывал чад горящих факелов и ламп. Чад расползался, смешивался с поднимающимся дымом и казалось, что город освещают не они, а светится сам окружающий воздух.

Путь его всегда лежал мимо крупных поселений, исключая дни, когда его дорожная сума оказывалась совсем пуста и Нахем заворачивал в первый попавшийся на пути городок в поисках разрешенной поденной работы. Но, даже заполучив средства на пропитание, он сталкивался с новыми трудностями. Торговцы не спешили продавать свои товары, постоялые дворы тоже были не для него. Голос, с рождения живший в нем, гнал его дальше, дальше, дальше…

Последний переход оказался самым изматывающим. Мир камня и песка одинаково суров со всеми, будь то обычные люди или Предавшие Бога. Несколько недель схватки с ним стоили Нахему слишком дорого – худой смуглый юноша, почти еще подросток, превратился в медленно бредущий по песку скелет, обтянутый кожей. Таковы здешние неписаные законы. Ты так или иначе расплатишься со старыми богами. И если не принесешь им богатую жертву, то готовься поделиться собственной плотью. К Нахему со спутниками они были особенно требовательны, ведь именно благодаря его богу их домом стала бесплодная земля и песчаные моря. Последний ломоть хлеба, разделенный с его единственным оставшимся в живых попутчиком, Алтером, был съеден три дня назад. Немного воды и немного мелких монет. Вся его ноша.

Может, зря он разделил хлеб? Его попутчик несколько дней был немногословен и передвигался уже механически, словно одна из тех кукол, чьи конечности движимы тоненькими прутьями. Он видел их когда–то в странствующем балаганчике. К утру вчерашнего дня Алтер стал совсем плох и уже не сумел подняться после ночлега. Он даже не приходил в себя, тихо шепча и, казалось, ловя кого–то в воздухе вялыми движениями рук. Сжалились ли старые боги и послали ему сладостные грезы в конце пути? Нахему хотелось в это верить. В малую толику сочувствия, пусть даже она будет не больше той горсточки хлебных крошек, что собраны утром со дна сумы. Немного времени спустя он умер, так и не исполнив предназначение.

«И не оправдав имя13», – найдя укромное местечко, Нахем свернулся калачиком, укутавшись в давно потерявшую истинный цвет симлу, поерзал, располагая худое тело под драной тканью. Ветхая шерстяная симла, изрядно вытертая, совсем не годилась быть одеялом. Когда–то у него был и хитон. Его он раздобыл в Баберде. Городок с довольно большой крепостью запомнился Нахему не благодаря краже. В нем он был побит. Побит жестоко и в назидание.

– Ты. Больше. Никогда. Не посмеешь. Работать. Без нашего одобрения! – упитанный ехуди со Знаком, отпечатавшимся в районе виска, вколачивал ему новое знание с каждой паузой. Под конец толстяк выдохся, словно били его самого, покраснел и последние слова сопроводил всего одним ударом. Нахем не сопротивлялся – поодаль стояли еще трое. Двое, отмеченных Знаками и обычный, курд или армянин. Он и заправлял их шайкой. Нахем и до этого слышал о таких, занимавшихся наймом изгоев, но повстречался с ними впервые.