Восход стоит мессы Татьяна Скворцова

Война – величайшее бедствие, которое может причинить страдание человечеству, она разрушает религию, государства, семьи. Любое бедствие предпочтительнее ее.

Мартин Лютер

За поворотом дороги показалась деревня. Точнее, пепелище и несколько уцелевших с краю домиков. Два с лишним года назад по этой дороге прошла армия адмирала Колиньи1, и такие деревни попадались тут часто. Генрих терпеть их не мог. Еще издали ему начинало казаться, что от обугленных развалин веет пожарищем и мертвечиной.

А еще на подобных руинах можно было встретить кого угодно. Духов невинно убиенных. Они хлопали обожженными ставнями и скрипели гнилыми воротами. Диких зверей, которые до сих пор находили здесь поживу. Или разбойников, отщепенцев обеих армий, давно забывших, что когда-то были солдатами и сражались за веру. Ту или другую – не все ли равно. Но в деревнях оставались колодцы, а Генриху и его людям нужно было напоить коней и наполнить фляги.

Впрочем, это пепелище заметно отличалось от других. Несмотря на подписанный больше года назад Сен-Жерменский мир, оно было довольно свежим. Так что в этом случае знаменитый протестантский полководец был ни при чем. Видно, лихие люди, которых расплодилось теперь во Франции видимо-невидимо, устроили здесь кровавое пиршество совсем недавно, не больше двух месяцев назад. Генрих привык на глаз определять такие вещи.

Генерал де Ларошфуко2, армия которого стояла в дне пути отсюда, хоть и объявил себя протектором этих мест, видно, не очень-то справлялся со своей миссией. Его разъезды отлавливали особенно наглые шайки, любившие ко всему прикрываться штандартами его полков. Разбойников вешали, но меньше их не становилось.

«Надо поговорить с Ларошфуко, – не в первый раз подумал Генрих. – Пусть уже сделает что-нибудь, если назвался протектором. Грабить – одно, а спалить целую деревню, пожалуй, слишком. Черт! Слишком».

Им повезло. На этот раз колодец оказался в сохранной части разоренного селения. Три дома стояли почти целыми, и даже огороды еще не заросли бурьяном.

– Спешиться, – велел Генрих и спрыгнул с лошади. Заглянул в колодец. Внизу прохладно плескалась вода. Ведра им, конечно, никто не оставил, но к вороту была прилажена крепкая веревка, уже неплохо. Придется таскать воду дорожными котлами.

– Ну что, мой принц? – спросил Жан де Лаварден, сын Шарля де Лавардена, служившего некогда гувернером при Генрихе. – Есть?

Получив утвердительный ответ, Лаварден подозвал троих слуг, и те споро принялись за дело.

Генрих пригляделся к одному из домов. Дом как дом. Низкая соломенная крыша, затянутое бычьим пузырем окошко. Но какая-то неуловимая странность заставила его насторожиться. Он осторожно двинулся вдоль покосившегося забора. Свернул за угол в поисках калитки, ненадолго потеряв из виду своих людей.

За спиной что-то хрустнуло.

Не раздумывая, Генрих резко пригнулся и прыгнул в сторону, прокатился по земле, одновременно вынимая кинжал и стараясь определить источник опасности.

Прямо над ухом послышался странный шелест, и перед глазами мелькнула голая грязная пятка. Генрих схватил ее и резко дернул на себя. Обладатель пятки полетел на землю лицом вперед, однако, благодаря скользкой глине, покрывавшей щиколотку, ему удалось вырваться. Противники вскочили на ноги почти одновременно. В руках нападавший сжимал топор. Генрих отпрыгнул назад и выхватил шпагу. Теперь, чтобы одержать над ним верх, требовалось изрядное мастерство.

Врага это, однако, не смутило. Он изо всех сил замахнулся топором, стремясь попасть в голову. Легко уклонившись от неуклюжего удара, Генрих наконец разглядел его, с изумлением обнаружив перед собой худенького крестьянского мальчишку лет двенадцати.

– Эй, парень! Уймись! Сдурел, что ли?! – Генрих без труда мог проткнуть его шпагой, но медлил. Не убивать же его, в конце концов, хоть он и сумасшедший.

Вскоре на шум подоспели Антуан де Гаро и Жан де Лаварден с аркебузами, и короткая схватка, превосходившая по своей нелепости все драки последней войны, была окончена.

Вид направленных на него стволов все-таки вразумил мальчишку. Он отступил к забору, и, прижавшись к нему спиной, с ненавистью уставился на окруживших его людей, явно не собираясь ни расставаться со своим оружием, ни просить пощады.

– Не подходите! Убью! – угрожающе выкрикнул паренек, неумело выставив топор перед собой.

– У нас ружья, дуралей, – с удивлением отозвался Лаварден. – Сделаешь шаг – получишь пулю. Ты хоть понимаешь, что натворил? Бросай топор, хватит дурить.

Мальчишка угрюмо помотал головой, прижимая топор к себе.

Лаварден вздохнул.

– Ну и что с ним делать, мой принц? – поинтересовался он, видно, не представляя себе, как можно стрелять в этого юного безумца. Но и оставить его так, с топором в руках, тоже было нельзя. Сей отрок уже показал, на что способен, только отвернись.

– Ты здесь один? – спросил Генрих, переведя дыхание.

Впрочем, он не сомневался, что мальчик действительно один, уж больно глупо себя вел. Однако, увидев, как метнулся его взгляд, Генрих насторожился.

– Д’Обинье! – скомандовал он. – Возьми пятерых человек и проверьте дома! Остальные – к лошадям!

Агриппа д’Обинье, один из самых давних и проверенных товарищей Генриха, коротко кивнул и тут же принялся отдавать отрывистые приказы.

– Один я! Один! – закричал вдруг парнишка, будто намеренно перебивая его. – Стреляйте, сатанинское отродье, чего же вы ждете?! Я все равно вас всех ненавижу! Чтоб вам сдохнуть всем, еретикам поганым!

В этом крике Генриху послышалось что-то ненатуральное, словно мальчишка стремился отвлечь их от чего-то.

– Агриппа, живее! – поторопил он.

Мальчишка дернулся вперед.

– Стоять! – приказал Гаро, вскидывая ружье.

Тот снова отступил к забору, затравленно озираясь.

– Ну и чего ты на людей бросаешься? – поинтересовался Генрих с деланым благодушием. Он уселся на полусгнившую лавку, ковыряя шпагой землю, но не забывая, однако, боковым зрением следить за ближайшими воротами. – Сидел бы дома лучше, мамка небось волнуется, все глаза в окошко проглядела.

– Нет у меня мамки. И отца нет. Ваши убили, нехристи! В аду вам всем гореть чертям на радость! Ненавижу вас всех! Ненавижу! И буду резать, пока жив!

Ах, вот оно что…

– Сколько тебе лет? – спросил Генрих.

– Тринадцать, – с вызовом ответил паренек… А Генрих думал, меньше. Он молча разглядывал своего пленника, ожидая возвращения д’Обинье. Повисла пауза.

– Мой принц, вон в том доме двое детей, – доложил наконец Агриппа,– девочка лет семи и малыш едва из пеленок. В подполе прятались, но малой заревел, мы услышали. А больше никого нет.

Ах, вот от кого юный мститель отвлекал их внимание. Вот уж воины так воины, троих детей испугались.

– Твои братик с сестренкой? – спросил Генрих.

– Не трожьте их, ироды поганые! – мальчишка по-прежнему угрожающе потрясал топором, но в его голосе впервые появились умоляющие нотки.

– Да уймись ты уже, не тронем, – успокоил его Лаварден. – Если тебя, дурака, убьют, они и так не переживут эту зиму.

Паренек замолчал и опустил взгляд, видно, осознав справедливость этих слов.

– Я понял, что ты ненавидишь гугенотов, – продолжал Генрих. – Но неужели ты не видел, сколько нас? Ты бы еще на армию напал из-за плетня. Совсем, что ли, ничего не соображаешь?

– Еретики убили мою мать, – негромко напомнил мальчик. – Она кричала… просила… а они… а я прятался в подполе… – его детское лицо внезапно почернело и стало таким, что Генриха пробрал холод. – Я никогда больше не буду прятаться… – заключил он вдруг с неожиданным спокойствием и еще крепче сжал топор.

– Когда это было? – спросил Генрих, инстинктивно уводя внимание мальчишки от той картины, которая сейчас разворачивалась перед его внутренним взором.

– Два месяца почитай… – он не договорил, губы его снова сжались, в глазах блеснули слезы. Выходит, Генрих не ошибся.

– Это были разбойники, а не наши солдаты, – сказал Генрих, радуясь, что Господь уберег его от бремени вины хотя бы за это преступление. – Не гугеноты и не католики. У таких людей нет веры, парень. Как бы они себя ни называли. И попадись они мне, я сам развешу их по деревьям в первой же роще, слово дворянина.

Он сказал это с такой убежденностью, что сам себе удивился. Но слова эти не могли проникнуть в затуманенное горем и ненавистью сознание мальчика.

– И как же вы теперь живете? – продолжал допытываться Генрих. – Едите что?

– Да так, что придется, – взгляд мальчишки забегал, и стало понятно, что у него припрятаны кое-какие запасы, но он не говорит, боится, что отнимут.

– Дай ему хлеба, – велел Генрих одному из слуг.

Паренек вспыхнул, и Генриху даже показалось, будто тот собирается гордо отказаться… Впрочем, нет, показалось. Увидев прямо перед собой два золотистых каравая, мальчишка невольно сглотнул, не в силах отвести взгляд от неожиданного подарка. Видно, давно уже не бывал по-настоящему сыт. Чтобы взять хлеб, воителю требовалось куда-то деть топор. Он колебался.

– Бери-бери, – усмехнулся Генрих, – у тебя еще брат и сестра.