В ранней юности и она пробовала писать стихи, даже отнесла их в редакцию газеты. Но строгая женщина из редакции сказала, что это пока не стихи, а всего лишь эмоции, и советовала подучиться еще. После этого «подучиваться» как-то не захотелось, да и в принципе с сочинительством пришлось вскоре завязать – творческое начало начисто потонуло в трясине бухгалтерских балансов и квартальной отчетности. Но в эту секунду в серых стенах 29-го отсека психлечебницы она молила о вдохновении!

На одном дыхании выпалила Марианна спонтанное сочинение. Четверостишие не выдерживало никакой критики (такое она бы никогда не понесла в газету) – все-таки годы труда на бухгалтерском поприще от былого таланта – если допустить, что он был, – не оставили и следа. Однако то было единственно возможное, рожденное недолгими, но мучительными потугами ума, что могла явить на строгий суд поэта-медиума девушка в данный момент. Реакция последовала мгновенно – Илья прекратил мычать, воспаленные глаза медиума наконец остановились на терпеливой посетительнице, без зазрения совести неотрывно сканируя ее. Марианна запаслась еще большим терпением и ожидала – то, что он ее заметил, уже успех, за которым недалеко и до триумфа. Пациент отсека № 29, вдоволь наглядевшись, разомкнул уста и хриплым голосом продекламировал:

Да, это был триумф Марианны. Ей удалось подобрать к медиуму ключик, они говорили на одном языке. «Надеюсь, медиум из него лучше, чем поэт», – подумала девушка, а в голове пронеслось: «Восход луны… полная луна на небосводе взошла в тот день… Видимо, это он обо мне. Почему три памяти? Аким и я – это две, откуда взялось "три"?» Медиум протянул руку, из-под длинного рукава выглянула тонкая кисть с выступающими венами. Марианна судорожным движением всучила Илье зеркальце, боясь перемены настроения нестабильного пациента. Илья взял зеркальце, раскрыл и начал всматриваться. Взгляд его, остановившись на отражении, в то же время не сосредоточился на нем, а необъяснимым образом уходил вглубь самого медиума, тело которого вновь обрело неподвижность. По прошествии пары минут он очнулся, закрыл зеркальце и вернул его Марианне. А после до ее слуха донесся тихий усталый шепот:

«Стекло пустое…» – повторила про себя Марианна.

– Как это понимать – пустое? Значит, души Акима в зеркале нет? – спросила она вслух скорее сама себя, не надеясь на ответ странного собеседника. Но тем не менее ответ последовал.

произнес он, склонив голову набок.

Марианна погрузилась в раздумья, а Илья, положив руки на колени, снова принял статичную позу, устремив неподвижный взгляд в стену напротив. В сыром воздухе подвального отсека повисла тишина. Неслышной поступью в палату вошел санитар, приглашая посетительницу к выходу.

– Удалось побеседовать? – с ухмылкой спросил встретивший их Тимур Сардокович.

– Не совсем, – ответила Марианна. – Вы были правы – он читал стихи.

– Все так… Все так… – пробурчал доктор. – Стихи… и только?

– Да, как вы и говорили.

– Что ж, сожалею, что оказался прав, – наигранно сочувствующим тоном подытожил доктор, но в голосе его сквозило подозрение.

Всю обратную дорогу Марианна воссоздавала в памяти сказанное медиумом, пытаясь дать верную трактовку поэтическим образам. Доподлинно было ясно одно – зеркало опустело, а в теле мальчика непостижимым образом одновременно уживались две души – Марианны и та, прежняя, что таилась в тени. Разум девушки не справлялся, не в состоянии распутать мудреный узел зазеркальных хитросплетений, и, к счастью, она знала, к кому следует обратиться за помощью.