– Он не говорит, а сочиняет стихи, – улыбнувшись, изрек Тимур Сардокович. – Понимаете, у него биполярное расстройство, проявляющееся в виде аффективных смешанных состояний – сильное возбуждение тут же сменяется абсолютной апатией. Неизменно одно: в любом из состояний, а также в редких случаях интермиссий, короче говоря, даже в периоды просветления он контактирует с внешним миром исключительно посредством стихов, которые сочиняет сам. Впрочем, стихами это назвать трудно – набор бессмысленных фраз, рифмованных с горем пополам. Главная сложность, что контакт этот односторонний. На любой вопрос он отвечает сомнительной рифмованной строкой, явно не относящейся к делу. Что говорить, вы сами все увидите!

Палата Илюши, как ласково именовал пациента заведующий отделением, располагалась в другом крыле здания, куда имелся отдельный проход по коридору третьего этажа и куда спускался отдельный лифт совершенно допотопной конструкции. Чтобы попасть в кабину лифта, необходимо было открыть металлическую решетчатую дверь, потянув тугую стальную ручку, которая издавала грохочущий звук в настораживающей тишине пустующего крыла.

Старый лифт вез пассажиров вниз, через просвет стальной решетки виднелись шахта и мелькавшие один за другим пролеты этажей. Представления Марианны о комфортном пребывании Ильи Седых в светлой палате и прогулках на свежем воздухе рушились по мере того, как кабина под угрожающий скрежет лифтовых тросов опускалась ниже и ниже, медленно и монотонно, как будто давала время и спрашивала: «Вы хорошо подумали? Уверены, что вам надо сюда?» В конце концов лифт затрещал, загудел, ударив о нижнюю опору, да так, что Марианна едва не вылетела из коляски, и остановился, продолжая еще какое-то время вяло дребезжать.

– Не сильно перепугались? – спросил Тимур Сардокович, улыбаясь, отчего щеки его раздулись, и он еще сильнее стал походить на хорька. – Лифт старый, но вполне надежный. В этом крыле почти не бывает посетителей – нет нужды тратиться на дорогостоящий ремонт.

Доктор отпер дверь лифта, с силой повернув железную ручку. Коляску он пропустил вперед, и Марианна оказалась в тускло освещенном коридоре, по серым стенам которого скользили тени от единственной лампочки под потолком, что раскачивалась из стороны в сторону от непонятного сквозняка и бледно мерцала. В нос тут же ударил запах сырости, и Марианна подняла воротник кожаной куртки, дотянув его до переносицы.

– Почему Илью содержат здесь, а не в новом крыле? – спросила Марианна, с опаской передвигая колеса по треснутой плитке мрачного коридора.

Она проехала несколько метров и заметила в темноте железные засовы по обе стороны прохода, а уже позднее – разделение коридорных стен на отсеки, по засову на каждый. Двери отсеков находились вровень со стеной – незаметные с первого взгляда, скорее ворота, широкие и распашные. Перед отсеком с номером «29» доктор остановился.

– Здесь содержатся пациенты в период острых состояний, – отвечал он, приоткрывая еле заметное, встроенное в ворота оконце. – А наш Илюша из таких состояний в последнее время почти не выходит. Вот и приходится принимать меры. Вы не волнуйтесь, сейчас он не опасен. Перед вашим приходом мы дали ему успокоительное.

– Я могу с ним побеседовать наедине?

– Как угодно. За дверью будет санитар.

Внезапно черная тень отделилась от серой стены. Марианна вздрогнула, не подозревая о том, что в коридоре мог быть кто-то еще. Тень возвышалась над девушкой в коляске, загораживая последний свет. «Черные вороны», – вновь пронеслось у нее в голове. Черный охранник безмолвно таращился на нее сверху вниз.