Мия улыбнулась и помахала рукой.

Через несколько шагов они остановились, мужчина обернулся. Он протянул руку и указал пальцем на рисунок. На его запястье Ивонн только сейчас заметила браслет из разноцветных кубиков – красные, синие и зеленые – на черной нитке.

– И все-таки, – сказал он, – это пентакль. Оккультный символ для защиты или колдовства. Она тут явно неспроста…

Ивонн растерянно смотрела на свой рисунок пару секунд – так она думала, а когда подняла глаза, мужчины и девочки уже не было, свет померк, парк опустел, стайка голубей клевала оставленный на скамейке круассан. Она достала мобильник и проверила время. Белые цифры на черном показывали двадцать один час тридцать минут. Она поспешно проверила содержимое сумочки: бумажник, паспорт, десяток кредитных карт – все было на месте.

С ней и раньше происходили пугающие вещи, но сейчас открытие, которому Ивонн впервые не могла найти рационального объяснения, поразило ее, словно гром.

Она отключилась на три часа.

Как это выглядело со стороны?

Почему врачи «Кьюриона» ничего не нашли?

Когда Ивонн вышла из клиники, она верила, что недуг пройдет сам собой, но теперь проблема сияла во всей красе, как зловещая полная луна. К рисунку неизвестно откуда добавились еще элементы. Впрочем, теперь она могла с уверенностью сказать, что он был закончен и представлял собой (название этой штуки вспомнилось само собой) пентакль – огромную круглую печать, сердцем которой была пентаграмма, заключенная в двойной круг. Ивонн начала считать детали рисунка, но на двадцати ее сбило со счета новое открытие – мел, который она убрала в сумочку, предварительно обернув в бумажный носовой платок, снова был в руке.

От шока сердце запрыгало, закружилась голова и весь окружающий мир стал удаляться, превращаясь в экран кинотеатра, где она сидела в полном одиночестве в темноте посреди огромного пустого зала.

Но и этот образ пугал не столь сильно, как ожидание того, что экран в конце концов погаснет. Исчезнут картинки, звуки, запахи, а она останется в сознании – в темнице своего тела, – не в силах включить обратно этот долбаный кинопроектор.

Ей срочно нужно в отель.

Ивонн встала и нетвердой походкой вышла из парка.

Она смутно осознавала, что заметки об этой парочке – мужчине и девочке – вряд ли войдут в статью, поскольку не имеют к теме никакого отношения. Еще несколько минут Ивонн продолжала водить ручкой по листу блокнота. Она прекрасно знала, что заставляет ее браться за перо, притом довольно часто без большого желания. Как всякий больной, который встает каждый день и, корчась от боли, ходит по коридорам в надежде на шанс встретить следующий день и еще много других, она находила в письме утешение и поддержку.

Ивонн прекратила писать и положила ручку поверх блокнота.

Она вспомнила, с каким скрипом Эмос Андервуд согласился на интервью. Извивался, как змея на сковородке.

По телефону Ивонн решила – была уверена, вот правильные слова, – что он испугался и потому говорил резко, с наездом, но при встрече она поняла, что его поведение – упреждающий удар, ширма, за которой прятался мягкий человек. В нем жил художник или актер – существо с творческой жилкой, которому волею судьбы пришлось выполнять неприятную работу социального мусорщика.

Андервуд сказал, что «Дело о скелете» крайне опасное, но в чем заключалась опасность, он отвечать не стал. Предупредил, что интервью может навлечь неприятные последствия. Использовал обтекаемые слова, как политик – много воды, а в итоге дал информации чуть больше того, что Ивонн накопала без посторонней помощи.