Я перехватил угрюмый взгляд Краузе, обращенный в черноту лестничного марша. Он пропустил посетительницу, вошел следом. Прогнулся стул в закутке – молодой человек пристроился и замер. Какова, интересно, вероятность, что мы столкнулись с нагромождением случайностей?

Ночью со среды на четверг в доме номер восемь по Аркадному переулку было тихо. Доктор Краузе не подавал признаков жизни. Я отведал на кухне приготовленные Тамарой Михайловной деликатесы, поблагодарил.

– Спасибо тем, кто ел, – отозвалась женщина, – Готовить каждый может. А вот Александр Петрович объявил голодовку. Заперся у себя наверху и только огрызается, когда я напоминаю про еду. Не стучитесь к нему, он сегодня не в духе. Может, утром встанет с той ноги… Вы не знаете, что с ним случилось? Вы тоже поменяли цвет, Дмитрий Сергеевич. Поругались? Подложить еще гребешков?

Наутро я обнаружил, что все ограничения с просмотра аналитических сессий сняты, и я могу в прекрасном качестве наслаждаться работой доктора. Краузе явно боялся – а страх за собственную жизнь посильнее этики. Я не отходил от монитора – подтащил к нему кушетку, столик, обложился легкими закусками и безалкогольными напитками. Среда для доктора Краузе оказалась плотным днем. Если во вторник он принял двух посетителей, не считая «бесплатной» дочери, то в среду они тянулись непрерывным потоком. Все шесть. Менялись лица, голоса, фигуры речи, константой оставался лишь каменный лик психоаналитика и постукивающий по блокноту карандаш. Доктор Краузе молчал, выявляя взаимосвязи между ассоциациями. Иногда вставлял упреждающие замечания – такова уж манера у психоаналитиков: короткими репликами предвосхищать высказывания больного, чтобы у того сложилось впечатление, что врач его понимает. В эмоциональное состояние посетителей я не вникал – не мое дело. Из болтовни пациентов выделял главное, наиболее волнующее. Это сделать было несложно. У всех в последнее время что-то случилось! Они стремились выговориться, жаловались… и, похоже, сбывались мрачные прогнозы.

– … Это было во вторник, доктор, позавчера вечером… – подавленно вещал похожий на ковбоя из прерий инженер Арнгольт, – Каждый день, возвращаясь с работы, миную подворотню, и никогда ничего не случалось… Я был на работе, а не там, где вы подумали, в тот бар я уже неделю не захожу… Просто накопилось много дел в офисе… Догнали сзади, плеснули что-то едкое в лицо, голова закружилась, руки онемели, все поплыло. Меня обыскивали… дома выяснилось, что взяли только деньги… Не били, обчистили и оставили в покое. Я добрел до подъезда, стою, а позвонить в квартиру не могу, руки не слушаются, калека, блин, Милосская… Хорошо, сосед догнал, помог подняться… Жена засуетилась, позвонила в полицию, но куда там… Как услышали, что я не видел преступников, обрадовались – всего доброго, говорят. Ну, что ж, доктор, тоже психокоррекция, – инженер вымучил гримасу, – Едва отошел, такая злость взяла, кулаки зачесались… – пациент глубоко вздохнул, повернулся к врачу, – Ладно, забудьте, доктор, продолжаем решать нашу волнующую проблему. Сегодня вы в какой ипостаси – «друг», «собеседник», «маг-кудесник»? Клянусь, уже несколько дней не заходил в бар к Алексею. Все нервы эта сила воли вымотала…

– Вы призывали меня, доктор, смотреть на мир сквозь темные очки, – бормотал похожий на бобра директор похоронного агентства Баев, – Не волноваться, расслабиться, не принимать близко к сердцу… Я и сам понимаю, ведь на работе приходится постоянно сдерживаться, говорить полушепотом, если улыбаться – то с грустью. Но как, доктор? Наполеон скончался вечером в понедельник… Нет, поймите неправильно, в психушку не спешу, – Баев сочно покраснел, – К смерти привычен, но когда умирает любимая собака, которой еще трех лет не исполнилось… Я так любил Наполеона… – глаза клиента покраснели, скорбь была не наигранной, – У меня ведь не было никого, кроме этого бульдога… В воскресенье мы с ним гуляли, я отпустил с поводка, он никогда на людей не бросался, дети его любили… Я сидел на лавочке, читал новости в телефоне – вечер был без осадков… Наполеон убежал в гаражи, я не волновался, он всегда возвращается… Было ощущение, что его кто-то подманил… Он долго отсутствовал, пошел искать, а Наполеон лежит за кустами, только лапы дрожат, и пена из пасти… Пока довез до собачьей больницы, он уже умер… Медики сказали, что почки, а может, съел чего… Он же не человек, вскрытие не проводили… Зачем кому-то травить моего Наполеона?