11.

Можно даже сказать, что Юнгер, в отличие от Хемингуэя, действительно воспринимал войну как соревнование на открытом воздухе. Вообще, Эрнст Юнгер – это тема для отдельной книги, его дневники – это летопись 20 века, он прожил 102 года, помимо опыта Первой и Второй мировых войн, успел даже поэкспериментировать с ЛСД.

Селин являлся полной противоположностью всех приведённых выше писателей, и в особенности Юнгера. У Селина не было такой жажды испытывать судьбу как у Хемингуэя, в его произведениях нет морализаторства как у Ремарка, тем более, нет юнгеровского достоинства и уверенности. Только бурная фантазия пост-модерниста Гюнтера Грасса позволила объединить Ремарка, Юнгера и Селина в своём произведении, связав их воображаемым диалогом:

«Да кто вообще остался кроме нас? – вопрошал {Ремарка} Юнгер. – Хотя да, у французов есть еще этот сумасшедший Селин…»12.

В действительности Юнгер в силу противоположности взглядов вряд ли мог встречаться с Ремарком и мило с ним беседовать, он считал его «пустым бесталанным бонвиваном с претензиями», а Ремарк, не оставаясь в долгу, презирал Юнгера за «сухой солдафонский писательский стиль».

А вот с Селином Юнгер действительно встречался в оккупированном Париже, у истории «бывают странные сближения». Эта встреча на одном мероприятии в Немецком институте произвела на Юнгера негативное впечатление. В его дневнике, «Излучения», где его глазами представлена уже Вторая мировая война, есть запись от 7 декабря 1941 года, где Селин у него фигурирует под именем Мерлин:

«…Мерлин, высокий, костлявый, сильный, неотесанный, но яростный в дискуссии, или, скорее, в монологе. У него отстранённый взгляд маньяка, глаза прячутся под надбровными дугами, словно в пещерах. Он не смотрит ни влево, ни вправо; кажется, он следует какой-то неизвестной цели. „Смерть всегда при мне“, – и он тыкает пальцем возле кресла, будто там лежит его собачонка…»13.

Оптимиста Юнгера (причислим Юнгера к ним) тогда весьма удивил «невероятный нигилизм» речей Селина. Действительно, нельзя не согласиться, взрывной нигилизм – вот основа творчества Селина, и пережитый опыт Первой мировой войны сыграл здесь основную роль. Этот взрывной нигилизм проявляется с первых страниц романа «Путешествия на край ночи». Главный герой, Бардамю, после начала войны спорит со своим патриотически настроенным собеседником в парижском кафе:

«Нация, как ты выражаешься, – это всего-навсего огромное скопище подонков, вроде меня, гнилых, вшивых, промерзших, которых загнали сюда со всего света голод, чума, чирьи, холод. Дальше-то уже некуда – море. Вот что такое твоя Франция и французы.»14.

Селин с помощью монолога своего героя заявляет, что патриотизм нужен классу господ, только чтобы заставить воевать низшие классы «родины номер один» за интересы хозяев с такими же подневольными с «родины номер два». Именно эта мысль, предполагающая классовое деление, поначалу позволила «левым» интеллектуалам ошибочно причислить Селина к своему лагерю. Потом в романе дело принимает неожиданный поворот: Бардамю, как бы в шутку пристраивается к полку добровольцев, в то время как собеседник-патриот остаётся в кафе. Когда Бардамю понимает, что он попал не туда и нужно «давать дёру», уже поздно: «за нами, гражданскими, по-тихому закрыли ворота. Мы, как крысы, угодили в ловушку».

Повествование селиновского Бардамю о его приключениях на войне напоминают «Похождения бравого солдата Швейка», с таким юмором они написаны, но сквозь слой юмора проглядываются все те же сцены смерти и разрушений. Юмор, наложенный на эти картины, делает всё происходящее абсурдом, «невиданным международным спектаклем», «нелепой резнёй». Военное приключение Бардамю началось абсурдно и во всей войне его глазами Селин видит только абсурд и нелепость: