Заснул он и правда быстро, снова оказавшись в предельно чётком и плотном видении: напротив него в глубоком кресле сидел Терлицкий и, хитро прищурившись, говорил: «Вот и пришёл за табличкой, вот и пришёл…»

Дальнейшее досмотреть не получилось: треск телефона оборвал беседу с ехидным Яковом Михайловичем и выдернул Георгия в ночь, на собственную постель, в совершенно нескладном состоянии. Телефон надрывался. Георгий снял трубку и к неподдельному своему изумлению был проинформирован, что водка на исходе и что они сейчас уже едут. Говоривший еле одолевал слова, и номер, понятно, набрал не тот. Бросив трубку, Георгий заворочался на кровати, попытался устроиться поудобнее, но тщетно – сон отшибло окончательно, а на часах была всего лишь половина четвертого. Пришлось вставать, включать чайник, бесцельно слоняться по комнате, словом, делать то, что принуждает вытворять самая лютая бессонница. Утро Георгий встретил разбитым.

А спозаранку позвонили из милиции, и валяй снова, тащись на полдня, давай никому не нужные показания, объясняй в сотый раз околесицу, отвечай на вопросы милицейского иезуита и тешься тому подобными забавами. На службу Георгий приполз выжатым уже до предела.

– Здравствуйте, Георгий Игоревич! – сладко пропела толстая Аниханова, щурясь из-под блестящих очков. – Как раз вот я искала вас, как раз!

Сочетание имени и отчества были у Георгия столь горестными для человеческой речи, что большинство и не пробовало ломать язык, и «Георгий» обычно служило максимально уважительным именованием, однако Аниханова ухитрялась произнести всё гладко и без потерь.

– И вам добрый день, Ангелина Семёновна, – обреченно ответил Георгий, лихорадочно соображая, куда бы можно было от этой беседы слинять. – Что же понадобилось от меня научной комиссии?

– Ну как что? – Аниханова сделала такие страшные и удивленные глаза, словно играла в «Ах ты зверь, ты зверина, ты скажи свое имя…». – Что же нам может понадобиться, как не плановые работы? У вас в этом квартале публикаций никаких, листаж не выполнен, на конференциях не выступали… А аттестация уже вот-вот!

Последние слова Ангелина Семёновна пропела столь игриво, что Георгию сделалось жутко.

– Сдам, сдам я листаж, на той неделе сдам, – заверил он, ретируясь к ближайшей двери. – И у меня ещё каталог был, между прочим…

И Георгий пулей выскочил вон. Но коли уж начнётся криво, то так дальше и покатится. Не прошло и пяти минут, как по душу его явился профком, потом бухгалтерия («Мы не помним, вы сдавали билеты по командировке, а то их что-то нет нигде…»), потом завсектором («Мы тут подумали, что от нас ты будешь за гражданскую оборону отвечать…»), потом начальник пожарной охраны…

Научный сотрудник в институте, понятно, существо подневольное, но нынешний напор перекрывал любые мыслимые пределы.

Еле дождавшись пяти часов, Георгий на всех парах припустил вон из этого храма мудрости, решив, что недурно бы проведать и Терлицкого. Врач со «Скорой» вчера при нём договаривался, в какую больницу везти, поэтому гадать не пришлось.

Лазарет встретил химическим смрадом свежекрашеной двери, скользким полом и хмурым охранником, объявившим, что пускают до шести, а сейчас уже начало седьмого. Уговоры на стража не подействовали, подействовали деньги, моментально открывшие турникет, да ещё и снабдившие бахилами.

Нашелся Терлицкий в общей палате; оказалось, что в реанимации необходимости по большому счету и не было, поэтому днём его оттуда выпроводили. Дышит он сам, пить может, жрать отказывается, но сладить с этим реально и на общем отделении. А вот соображать Яков Михайлович не хочет напрочь, никого не узнает, точнее, ни на кого не реагирует. Лежит себе и что-то бубнит. Очевидно, придется переводить его в «специализированный стационар».