– Кому ты принадлежишь?

Она облизнула пересохшие губы, сомкнула ладони на моих предплечьях. Чуть надавила, притягивая меня к себе. Она просила меня о чем-то, но молча. Я сдержался – так, как она сама меня научила. Она качнула головой, не понимая, в чем дело.

Я перехватил ее взгляд, заставил не просто посмотреть на меня, но увидеть.

Положил ладонь на ее грудь. Ее сердце билось… для меня.

Я хочу ее. Я хочу ее. Я хочу ее. Пожалуйста, Оливия. Пожалуйста, разреши мне овладеть тобой…

– Кому ты принадлежишь?

Ее взгляд плавился, будто магма. Она поняла – и обмякла, будто бы обессиленная. Сказала мягко:

– Тебе.

Ее уязвимость, ее тело, ее волосы – все в ней пробуждало во мне непреодолимое желание. Никогда в своей жизни я не хотел никакую женщину так, как хотел ее.

Я запрокинул голову, закрыл глаза и отпрянул от нее.

Не смотри. Если посмотришь, все закончится тем, что ты окажешься внутри ее.

– Спасибо.

И я ушел, так быстро, как только мог, чтобы принять ледяной душ.

Следующую неделю она отказывалась даже смотреть на меня.

Звонит телефон, и я с неохотой разлепляю глаза. Сквозь шторы не проникает ни малейшего света, а это означает, что сейчас слишком, мать его, рано либо слишком, мать его, поздно, чтобы кому-то звонить. Но я нажимаю на кнопку «ответить» и прижимаю телефон к уху.

– Утра.

– Калеб?

Я сажусь в кровати, оглядываясь на Джессику – не разбудил ли ее. Она спит на животе, и ее лицо словно бы прячется за копной волос.

– Да? – Я протираю глаза и чуть приподнимаю колени.

– Это я.

У меня занимает несколько секунд понять, кто «это я».

– Оливия?

Смотрю на часы – те показывают 4:49. Опускаю ноги с кровати, придерживая телефон между ухом и плечом. Прежде, чем она успевает хоть что-то сказать, я уже натягиваю брюки и ищу туфли.

– Калеб, прости… Я не знала, к кому еще обратиться.

– Не извиняйся, просто говори, что случилось.

– Добсон случился. – Ее голос тороплив и невнятен. – Он посылал мне письма целый год, а прошлой ночью сбежал из Селбета. В полиции считают, он направляется сюда.

Я отстраняюсь от телефона, лишь чтобы влезть в рубашку.

– Где Ноа?

Тишина на той стороне провода растягивается так долго, что я беспокоюсь, не повесила ли она трубку.

– Оливия?

– Его здесь нет.

– Ладно, – говорю я. – Ладно. Буду через тридцать минут.

Расталкиваю Джессику, чтобы сообщить, куда отлучаюсь.

– Хочешь я поеду с тобой? – предлагает она, едва открыв глаза.

– Нет, все в порядке.

Целую ее в висок, и она с облегчением обмякает в постели. Выходя из лифта и направляясь к гаражу, я чувствую аромат соли. Океан всегда источает умопомрачительный аромат в ранние утренние часы, когда машинные выбросы и общее человеческое загрязнение еще не пробудились для следующего дня.

Тридцать минут уходит на то, чтобы добраться до Санни-Айлс-Бич, где ее жилой комплекс возвышается над остальными, одной стороной к городу, второй к океану. Это единственное жилое здание с отражающим стеклом снаружи. Когда я захожу в вестибюль, ночной менеджер оглядывает меня так, будто я сумасшедший по имени Добсон, только что сбежавший из дурдома.

– Миссис Каспен строго распорядилась никого не пускать, – чеканит он.

– Позвоните ей, – указываю на телефон я.

Позади меня раздается ее голос:

– Все хорошо, Ник.

Я оборачиваюсь, и она шагает мне навстречу. На ней белые штаны для йоги и худи из того же комплекта, капюшон низко надвинут на лицо, и из-под него выглядывают спутанные пряди, подчеркивающие встревоженное выражение. Я поступаю так, как кажется правильным: преодолеваю расстояние между нами и притягиваю ее к себе. Она прячет лицо у меня на груди, так что едва может дышать, и переплетает руки на моей шее вместо спины. Мы всегда обнимались именно так, невзирая на разницу в росте. Она называла это Ударом Сверху. В колледже она постоянно просила: «Удар Сверху, Калеб», – и окружающие пялились на нас так, будто я серьезно готовился врезать ей.